Время, вперед !
Шрифт:
Он сунул Корнееву длинную розовую ленту пятикопеечных талонов. Двадцатикопеечные были голубые. Они завивались стружкой в руках прораба.
– Я сейчас. Может быть, тут есть Пробст. Там интересные расчеты. Займи мне место. Хотя вряд ли есть Пробст.
В столовой была, между прочим, торговля технической литературой. Маргулиес подошел к прилавку.
– Есть Пробст?
Это было безнадежно. Он очень хорошо знал, что на строительстве нет ни
одного экземпляра книги профессора Пробста. Но вдруг?
Продавщица с неудовольствием подняла глаза от газеты, осыпанной и прожженной махорочным пеплом. Она поправила кривое пенсне в черной старомодной оправе. Одно стекло было треснуто.
– Шестой человек, - сказала она скучным голосом. Седые волосы выбивались из-под красного платка. Старушка показала крепкие желтые, хорошо прокуренные зубы.
– Возьмите "Механизацию и оборудование бетонных работ" Еремина. Советую. Последний экземпляр. За один час разобрали. Двенадцать штук.
– Ого!
Маргулиес посвистал.
– Тю-тю...
("Расхватали Еремина! Ну, будет жара!")
– Давид! Уж яиц нет!
– кричал Корнеев, стиснутый у стойки.
– Так хватай что-нибудь другое.
Маргулиес подоил двумя пальцами нос.
– Ну, ладно!
– сказал он вяло, - Еремин у меня есть. А нужен Пробст.
Продавщица пожала плечами и опять уткнулась в газету.
Маргулиес следил за Корнеевым.
Прораб уже пробивался от буфета через толпу. Он осторожно балансировал жестяными тарелками и держал подбородком булку.
Его стиснули.
Рядом находился помост. Он взобрался на эстраду и пошел мимо задника, где было грубо и ярко написано кудрявое дерево, хижина и стояла настоящая скамья.
Он шел, как фокусник-жонглер по сцене старинного народного театра эпохи Елизаветы Английской, весь опутанный разноцветными лентами талонов, звенящий металлической посудой, гремящий ножами и вилками.
Котлеты приближались к Маргулиесу. Он уже видел их во всех подробностях пухлого пюре, облитого коричневым соусом.
Продавщица сняла пенсне и постучала по газете.
– Товарищ Маргулиес, Харьков, а? Что вы скажете?
Маргулиес кисло улыбнулся.
– Да, бывает, - неопределенно сказал он.
И отошел.
Корнеев поставил на скамейку тарелки. Маргулиес влез на эстраду и сунул нос в пюре.
– Роскошные котлеты! Между прочим, который час?
Он потянул за ремешок корнеевских часов.
– Без четверти девять.
– Верно идут?
– С точностью до пяти минут.
Не говоря ни слова, Маргулиес слез с помоста и быстро пошел к двери.
– Куда ты, Давид?
Маргулиес махнул рукой:
– Потом.
– Давид! Подожди!
Маргулиес повернулся в дверях:
– У меня в девять прямой провод.
– А котлеты?
– Кушай сам. Я - в гостинице. Может, захвачу. В случае чего - я на междугородной.
Он торопливо выбрался из столовой.
XIV
Время - без десяти девять.
Сметана спрыгивает на землю.
Ладони горят, натертые штангой турника. Ладони пожелтели, пахнут ржавчиной. Сметана подбирает с земли пятаки, карандашики, талоны, перышки.
Он вытирает подолом рубахи пышущее лицо.
На тощих деревянных ногах посредине улицы, как нищий, стоит высокий рукомойник. Сметана подымает крышку и заглядывает в цинковый ящик. Воды нет.
Ладно.
Он заправляет рубаху в штаны. На горящем темно-розовом лице лазурно сияют глаза, опушенные серыми ресницами. Он глубоко и жадно дышит. Ему кажется, что он выдыхает из ноздрей пламя.
В бараке - никого.
Он быстро идет по участку.
В бригаде семнадцать человек, не считая моториста. (Интересно, сколько было в харьковской бригаде?) Из них: три комсомольца, один кандидат партии Ищенко, остальные - беспартийные, все - молодежь...
Прежде всего найти комсомольцев - Олю Трегубову и Нефедова.
Участок огромен.
Время сжато. Оно летит. Оно стесняет. Из него надо вырваться, выпрыгнуть. Его надо опередить.
Сметана почти бежит.
Тесовый и толевый мир участка резко поворачивается вокруг Сметаны. Он весь в движении, весь в углах и пролетах.
Сметана видит:
Угол - пролет - турник - рукомойник - мусорный ящик, - и над ним жгучий столб мух.
И в обратном порядке:
Мухи - ящик - рукомойник - турник - пролет - угол.
С телефонных столбов во все четыре стороны света палят пищали черных раструбов. Радиорупоры гремят роялем. Бьют изо всех сил, как по наковальне, аккордами Гуно, коваными кусками "Фауста".
От столба к столбу, от рупора к рупору Сметану перехватывала и вела вперед напористая буря музыки.
Он добежал до почты.
За почтой, в бараке N 104, репетировала группа самодеятельного молодежного театра малых форм - "Темпы".
Барак дрожал.
Босоногие дети лезли, карабкались на стены, подставляли кирпичи и ящики, заглядывали внутрь. Окна были открыты, но занавешены. Ветер вырывал наружу занавески, крутил, надувал, распахивал.
Внутри топали ноги, пыхтела басовая одышка баянов, по сияющему потолку летали тени, отрывисто кричали хором, пели.
Сметана рванул дверь. Она была заперта.
Он постучал.
Его изнутри послали к чертовой матери. Он забарабанил кулаком по филенке. Дверь с треском и звоном распахнулась.
На пороге стоял парень с красным наклеенным носом, в рыжем вихрастом парике, в жилетке поверх малиновой рубахи.
Он двинул Сметану балалайкой в грудь, заскрипел зубами и рыдающим истошным голосом закричал: