Время, вперед !
Шрифт:
– Нету вокзала, какой может быть вокзал!
Даже не оглянулся, пошел.
Ах, боже мой, еще фикусы с собой возят. Куда ж он с ними денется?
Ящики какие-то из багажного вагона выбрасывают. Один, другой, третий... шесть ящиков.
– Осторожно ящики. Чертежи попортите... Чертежи в ящиках... Бери боком...
Феня поставила мешок на рельсы, отдышалась. Шел сцепщик. Она к нему:
– Товарищ, а где тут город, будьте любезные?
– Тут и город, где же еще?
А где же город, когда вокруг нет ничего подходящего - ни церквей, ни ларьков, ни трамваев, ни каменных домов? Куда ж идти?
Но никто уже Фене не отвечает. Все бегут, торопятся, перетаскивают через рельсы багаж, кличут подводы.
– Берегись, тетка! Не стой на путе! Не видишь - состав!
Ах, что делается! Насилу сволокла через рельсы мешок, а то бы - под колеса. И села в канаве.
Солнце зашло за тучи. Зной не спадал. Шел вечер. Ветер нес кучи бурой пыли. В лицо летел сор, бумажки, земля - крупная и едкая, как махорка.
Все вокруг курилось, плыло, меркло, мучило.
X
На бумажке было написано:
"Город такой-то. Контора новостройки. Спросить бригадира Ищенко по кладке".
Это Феня выучила на память.
Кажется, чего проще. Однако выходило что-то совсем не так просто.
Ехали-ехали. Приехали. Стали в степи. А города нет. Присмотрелась сквозь пыль - и степи тоже нет. Неизвестно что. Ни степь, ни город.
И новостройки не видно.
Одна пыль, а в пыли - косые телефонные столбы. Громадное, душное, пустынное место. Изредка - бараки, палатки, конторы участков, грузовики, ящики, коровы, подводы. И все это - в разные стороны, разбросано, раскидано, точно все это бредет наобум по выгоревшему, вытоптанному шляху, ширины непомерной и неоглядной.
Иногда прояснится.
Тогда на миг - то кран, то как будто мост, то еще что-то длинное и далекое, как будто камышовое. И скроется тотчас, поглощенное скучной тучей бурана.
Как же тут, среди всего этого непомерного, неоглядного, ни на что не похожего, найти Ищенко? В какую сторону двинуться? Кого спросить? Где узнать?
Она заходила в конторы. Контор было много. Всюду спрашивали - на каком участке он работает.
– Как это - на каком участке? Бригадир Ищенко, Константин Яковлевич, по кладке, очень просто.
– Нет, - говорят.
– У нас бригадиров на строительстве несколько тысяч, а простых рабочих тысяч, чтоб не соврать, сорок пять или пятьдесят.
Она ходила с участка па участок. А участок от участка за два - три километра.
Были участки разные: строительные и жилищные.
На строительных - копано-перекопано: рельсы, шпалы, шашки; там не пройдешь, здесь не перелезешь; то поперек дороги высоченная насыпь, то страшный обрыв котлована; то юбку о колючую проволоку обдерешь, то часовой дальше не пускает; то грузовик, то поезд.
На жилищных - стояли ряды бараков. И не то чтобы два или три ряда, а рядов десять - громадных, длинных, одинаковых бараков. Попадались палатки. Попадались землянки. Тоже большие и тоже одинаковые. Она бродила среди них как потерянная.
Она оставляла мешок у добрых людей - со слезами просила покараулить - и шла дальше искать
и не находила и возвращалась - задыхающаяся, мокрая, тяжелая, с черным носом и глазами, докрасна побитыми ветром.
Забирала мешок и тащилась на другой участок.
Садилась на дороге на мешок и плакала; отдыхала.
Начался вечер. Начался, но так и остановился как-то. Ни день, ни ночь. Ни светло, ни темно. Только серую пыль метет вокруг, и сквозь пыль длинно гаснет каленый рельс заката.
Плечо обмирало, немело. Крепко болела спина. Шею схватывало, что головы не повернуть, и тяжесть пудовая в пояснице.
Ох, скорее бы что-нибудь одно. Или заснуть. Или найти. Или назад в поезд. Или напиться холодненькой водички.
Наконец, она наткнулась на своих, киевских. Земляки помогли.
Ищенко ночью вернулся со смены в барак. Феня сидела на его койке.
Он увидел ее сразу, но не узнал и не понял, кто она и зачем здесь.
Она узнала его сразу.
Он шел впереди ребят в темной заношенной рубахе навыпуск, в брезентовых шароварах, низенький, коренастый, опустив широкие плечи, часто перебирая по дощатому полу цепкими босыми ножками.
Она сидела неподвижно, уронив шаль на колени и руки на шаль.
Он видел большой мешок и светлые пыльные волосы, разлетевшиеся вокруг железных гребенок.
Она смотрела на его круглую голову, темную голую шею и жестяные пылевые очки, поднятые на чуб.
Она хотела встать и не смогла. Хотела сказать - и застучала зубами.
Лампочка посреди барака поплыла и брызнула во все стороны лазурными снопиками.
Феня стиснула пальцами угол шали.
Ищенко посмотрел на грубые пальцы с серебряным кольцом, на шаль и вдруг узнал розовую гарусную бахрому.
Он понял и осторожно присел на свою койку рядом с Феней.
Продолжая дрожать мелкой дрожью, Феня не сводила с него синих отчаянных глаз. Он близко увидел ее страшно похудевшее знакомое и неузнаваемое лицо в безобразных желтых пятнах, в слезах, в лиловых подтеках. Он увидел ее высокий живот и ужаснулся.
Но тотчас в нем появилось новое, еще никогда им не испытанное чувство мужской гордости. Это горячее чувство заслонило собой все остальные.
Ищенко через плечо кивнул ребятам на Феню.
– Здравствуйте!
– сказал он.
– С приездом! Нашла самое подходящее время.
И криво, но нежно усмехнулся Фене.
Она поняла эту усмешку.
– Костичка!
– забормотала она.
– Ой, Костичка! Ой, Костичка...
И ничего больше не могла сказать.
Она сильно обхватила его плечи трясущимися руками, положила мокрое лицо ему на грудь и, стесняясь посторонних, негромко заплакала.