Время вспомнить
Шрифт:
– Люди до того ушлые стали, - продолжил Тормант, - пятого помощника из дому выгоняю, ему только тринадцать, а он уже девку норовит привести...
– Четыре храма и пятый, - покраснела ората, - неужто уже в тринадцать? Это, небось, южные, они ранние...
– Да хоть южные, хоть северные, все на руку нечисты. То сопрут что, то загуляют. Вот чего им надо? Плачу хорошо. Дом не шибко большой. Делов-то: коня почистить, воды с колодца натаскать, чай подать, человек я мирный, без излишеств живу, путешествую только много, так ведь тоже не без удобств, - жрец замолчал, словно задумался, повернулся к собеседнице,
– А чем вы в столице занимаетесь, не прогневитесь, что спрашиваю, и здесь вы зачем? Просто о вас всякое такое...
– Судачат?
– Тормант усмехнулся.
– Ну да, - ората робко улыбнулась в ответ.
– Лавочник Птиш говорил, что вы человек мирный и толковый, что храму своему служите, только храм ваш уж больно жуткий. Человек всякий смерти боится, а вы ей молитесь. И дары ваши больше на непотребство похожи. Вон, госпожа Мартина, и в возрасте...почтенном, и сама...не красавица, простите, а только все мужики так вокруг и крутятся, глазки, как у кобелей на песьих свадьбах.
– А господин Мефей вам как?
– Он хороший, - серьезно кивнула женщина.
– Добрый. Борая, правда, поругивает, но когда и угостит чем из лавки.
– Вот видишь, в любом храме есть хорошие люди. Уж кто какой дар выберет, это не нам судить. А моя работа в том, чтобы не позволять дурным людям в храм приходить и на пастырство. Я, вроде как, проверяющий.
– Говорят, вы магией занимаетесь, души усопших беспокоите, - не унималась ората.
– Мы ли одни? А саги с толкователями, когда умерших допрашивают, не магией ли делают это?
Ората заметно смутилась. Как и предполагал жрец, она в тонкостях служения была не сильно сведуща. Тормант выглянул в окно и увидел, что Бораю надоело сидеть у фонтана, и Мефей замерз в легкой сутане и топчется у входа в дом.
– Так что труд мой, милая, не менее почтенный, чем любого другого священнослужителя. Дело свое я люблю, греха лишнего на душу не беру. Мне бы только помощника отыскать почестнее, мирного нрава. Камердинер, за одеждой следить, по дому распоряжаться, у меня есть, а вот мальчонку для мелкой работы я бы взял. Есть у вас тут такие парнишки?
– Не знаю, - глупая гусыня никак не могла связать предложение жреца со своим отпрыском.
– Вы поспрошайте.
– А сына своего ко мне на службу не хочешь отпустить?
– жрец увидел, что пастырь с мальчиком входят в дом.
– Борайку?
– глаза у женщины полезли на лоб.
– Сыночка моего?
– Ну да, и ты работу на зиму найдешь, и сын твой в тепле будет, Даритель кончится, я в городе останусь, в холод путешествовать не люблю. А весной приеду, привезу твое сокровище назад. И не просто так, кормить-одевать буду, а за работу денег заплачу.
– Четыре храма, - забормотала ората.
– Это как же? Зачем? А мне без него как?
Мефей завел Борая в комнату, предусмотрительно получив от жреца разрешение в форме кивка. Женщина подозвала сына и привлекла его к себе, поглаживая по вихрастой голове.
– А справится ли? А коли не справится, а коли выгоните? А коли набедокурит чего от невеликого ума?
– Да что же я, первый раз таких детей на работу беру, - убеждал мать Тормант.
– Ты Мефея спроси, могу ли я ребенка за проказу из дома выгнать?
Младший пастырь недоуменно переводил взгляд с жреца
– Скажи, Мефей, добрый ли я человек?
– Господин Тормант - человек великой порядочности и доброты. В храме о нем никто дурного слова ни разу не сказал, - с жаром подтвердил Мефей.
– Придворный жрец, господин Сюблим, к королю на службу его звал. Да неужто он твоего сына на работу к себе берет? Вот удача-то тебе, отпускай, не раздумывай!
– Боязно мне, боязно, - выдавила ората, но видно было, что она уже готова уступить. Забота о сыне брала верх.
– Люди что подумают? Бесовикам дитя отдала. Что саг скажет? Как в храме появлюсь? И отец Кульм проклянет!
– Отец Кульм тебе за всю твою жизнь слова доброго не сказал, о грехах твоих только горазд вспоминать. А саги кроме объедков да поучений чем помогают?
– Мефей навис над оратой пухлым животом.
– Кому другому предложили бы ребенка в столице на всем готовом поселить, да еще...
– Грамоте обучать, - подсказал Тормант.
– ...грамоте обучать.
– Грамоте?
– всплеснула руками ората.
Мысль о том, что Борай может учиться и никчемство свое превозмочь, победила все сомнения бедной матери. Сама ората раз в год с трудом выводила свое имя на бумагах в документарии, когда требовалось для учета. Пример адмана Ларда, из наемного батрака доучившегося до управителя, навсегда поселил в ней уверенность, что ученость - благо редкое и ценное. А что Борай к тому благу склонность имеет, в том она убеждена была непреклонно, поскольку в один год водила мальчика в школу при Пятихрамье, закрытую спустя после королевскими дознавателями, и там он учился с семигодками и почти от них не отставал, даже буквы знал, пока они из ветреной его головы не выдулись.
– Вот что, - Тормант взял со стола салфетку, покидал в нее сахарное печенье, орехи и сушеные фрукты.
– Возьми, дома с чаем поешь. Есть у тебя дома чай?
– Мефей, - обратился он к пастырю, - отсыпьте орате чаю на кухне в баночку, окорока нарежьте, дайте с собой хлеба.
– Дома подумаешь еще, после решение свое скажешь. С сыном твоим тоже хочу поговорить, а то, не ровен час, слишком щедрое предложение вам делаю, как бы самому в убыток не взойти. Поняла?
Ората кивнула, встала, заторможено двинулась к двери. Борай поплелся следом. Тормант смотрел им вслед и думал, что не поленится - сам наведет порчу на тхуутову бабу, если не заполучит мальчишку - медиума. Из раздумий его вывел вернувшийся от калитки Мефей.
– Правильно вы ее, строго, - уважительно проговорил младший пастырь, оглядывая чайный столик в поисках кусочка повкуснее, похоже, его изжога отступила.
– Эх, чай остыл...Пусть думает идет, а не согласится, мы вам другого слугу найдем. Ишь, упрямая какая, уговаривать ее еще надо. Любая другая от счастья прыгала бы, что от такой обузы избавляется. А кстати, зачем вам никчемыш? Неужто нужно вам с таким добром возиться?
Тормант сел в кресло у камина, достал из кармана кисет, насыпал в горсть такшеарского табака и втянул в ноздри сладкий вишневый запах. В последние четверти сезона он не курил, даже трубку с собой не носил: после каждой затяжки судорожно стучало сердце и першило в горле. Жрец тянул время, раздумывая, что сказать младшему пастырю, чтоб потом не запутаться в собственных враках.