Время вьюги. Трилогия
Шрифт:
– Нет, спасибо, я такой дряни не пью. На самом деле, я хочу, чтобы вы передали Дэмонре вот это, - молодой человек несколько театральным жестом извлек из петлицы кипенно-белую розу и протянул цветок Эрвину. Лейтенант не в первый раз за этот день подумал, что они с Зондэр жгли в доме Наклза какие-то очень странные свечи.
– Что?
– Роза, Эрвин. Цветок такой. Не отравлена, что вы так смотрите? Я ее руками без перчаток держу.
– Вижу, что роза, - роза и вправду была отличной. Свежая, только сегодня срезанная оранжерейная "зимняя роза", имеющая такую кипенно-белую окраску, что кажущаяся почти светящейся.
–
– Дамам я обычно отправляю красные. Знаете, белые символизируют чистоту, невинность помыслов и рыцарское преклонение, а это несколько скучно и крайне немодно. Отдайте ей цветок. Так скоро, как сумеете. Она все поймет.
– Сказать, что от вас?
– Сказать, что от моего почтенного родителя. От меня можете прикупить пару розовых - увидите презабавную сцену.
8.
Когда Эдельвейс, крайне довольный собой и все еще тихо посмеивавшийся, наконец, убрался, Эрвин заперся изнутри, припер дверь стулом и склонился над бутылкой водки, принюхиваясь. Судя по запаху, в ней и вправду была самая что ни на есть обычная дешевая водка. Сыворотка пропала безвозвратно. Анна в гостиной все измывалась над пианино, отчаянно колотя по клавишам.
Лейтенант задумался. Несколько часов назад кто-то спас его жизнь. Скорее всего, этот кто-то был в доме. Почти наверняка. В конце концов, спаситель имел доступ к его комнате и знал про ящик. Это никак не могла быть хозяйка, поскольку Тирье ни за что не стала бы покрывать "вампира". Даже если бы она хорошо относилась к Эрвину, а она к себе-то не всякий день относилась хорошо. Чего уж взять с квартиранта, периодически притаскивающегося домой под утро. Кай, ее сын, по причине светлой молодости и наличия идеалов куда больше походил на роль спасителя. Вот только мальчишка едва ли додумался бы до того, чтобы не просто найти и вытащить сыворотку, а еще и сунуть на ее место такой плебейский набор. Прислуги Тирье не держала. Из возможных вариантов оставалась только Анна, с упорством, достойным лучшего применения, убивавшая и без того немало повидавший инструмент.
Девица играла уже минут на тридцать дольше обычного, если то, что она вытворяла, вообще можно было назвать игрой. Всем домочадцам, кроме Эрвина, сказочно повезло: у них не было и намека на музыкальный слух. А вот у него слух был почти идеальный. Последний год Эрвин совершенно серьезно считал это своим большим недостатком.
Так или иначе, лейтенанта не погладили бы по головке, если бы он потерял неизвестно где полбутылки качественной сыворотки, поэтому беседа с музыкально одаренной барышней была неизбежна. Эрвин спустился в гостиную. Бдительная мамаша - о чудо!
– не вышивала у окна. Она, скорее всего, копошилась на кухне. Нордэнвейдэ это как нельзя более устраивало. Взгляд лейтенанта упал на тоненькую шейку под жиденьким узлом волос. С некоторым запозданием он сообразил, что девушке никак не могло быть ни двенадцати, ни четырнадцати: калладские девочки в таком возрасте еще заплетали косички. Этому бледному, забитому жизнью существу было не меньше шестнадцати.
Анна с силой ударила по клавишам. Рояль издал почти что стон.
– Анна, спасибо.
Худые плечи дернулись, но девушка не повернулась. Только шея пошла частыми красными пятнами.
– Не стоит благодарности, - тоненьким голоском ответила она, не переставая стучать по клавишам. Мать в кухне, скорее всего, слышала только адскую какофонию. Видимо, на то сметливая юница и рассчитывала.
– Я могу узнать...
– В серванте. Рядом с вишневой наливкой.
Эрвин оглянулся на сервант и обомлел: между вишневой наливкой и какой-то идиллически-розовой вазочкой действительно поблескивала знакомая зеленая бутыль. "Вот же молодежь пошла", - не без восхищения подумал он. Сыворотка Асвейд стояла едва ли не на самом заметном месте. Но розовая вазочка с барашками, видимо, полностью убивала ее своим гордым присутствием.
Эрвин извлек сокровище и спрятал под полу.
– На самом деле я хотел спросить, как вы догадались.
– Никак. Просто интуиция. Вы были не похожи на остальных жильцов.
– Прошу прощения?
– Те меня хоть иногда замечали. Делали фальшивые комплименты, просили устроить скидку, - Анна выбила из рояля еще какой-то потрясающий аккорд.
– А вы как будто вообще нас за людей не считали.
Эрвин мог бы сказать, кто кого на самом деле за людей не считал, но после сегодняшнего поступка Анны у него возникли на сей счет некоторые сомнения.
– Вы ошибаетесь. Я как раз считал вас за людей.
– Не своего круга.
Эрвину даже стало любопытно, к какому такому кругу он, по мнению Анны, принадлежит. Сын органиста, сбежавший из родной страны на двадцатом году жизни.
– Я тоже не дворянин, если вы об этом. И у меня тоже гражданство второго класса. Как вы можете понимать, поддельное.
– Нет. Не ошибаюсь. Я уже год колочу по клавишам, хотя это мне смертельно надоело, а вы даже ни разу не изволили сделать мне замечание.
Мужской разум никак не выдерживал столкновения с женской логикой и был близок к капитуляции.
– Тогда я теряюсь в догадках, зачем вы меня спасли.
– А вот затем, чтоб вы это все поняли!
– Анна вновь со злостью ударила по клавишам. Пианино тоже было близко к капитуляции, причем безоговорочной.
– Вы сейчас разнесете инструмент. И ничего не объясните толком.
– А я и не собираюсь ничего объяснять!
Чрезвычайно любопытный разговор готовился пойти по кругу. Эрвин невозмутимо скрестил руки на груди.
– Как вам угодно. В таком случае, позвольте сказать, что вы проявили изрядную изобретательность. Мало кто из моих сверстников додумался бы до такого.
Нервная игра стала чуть ровнее. Эрвину даже показалось, что он начинает узнавать мучимое девушкой произведение.
– Особенно меня потряс огурец.
Анна хихикнула:
– Я специально одолжила у дворника дешевую водку. А то, положи я туда мамину наливку, ваш отвратительный гость мог бы предложить вам выпить. Огурчик прилагался.
"Отвратительный гость" был отнюдь недурен собой и считался одним из самых завидных столичных женихов. Правда, Витольд Маэрлинг мог переплюнуть его по обоим параметрам, так что Эдельвейс, по слухам, лейтенанта не терпел. А широкий взгляд Анны на вещи заслуживал похвалы.