Время жить. Пенталогия
Шрифт:
Тщетно. Кольцо вокруг 26-й провинции сжималось все сильнее. В Лосхабнио зачастили различные инспектора, ревизоры, проверочные комиссии – все одинаково тупые, злобные и старающиеся раздуть любой инцидент в чрезвычайное происшествие, а ошибку – в государственное преступление.
Даже губернатор, до этого безоговорочно поддерживавший эксперимент, пошел на попятную и постарался побыстрее свернуть реформы. Но вырвавшуюся на свободу инициативу масс уже было не остановить. Заводы, наконец, справились с проблемой товарного голода, и эпоха дефицита начала понемногу отходить в прошлое. Некий изобретатель построил трехколесную машину с прицепом, наладил серийное производство и начал продавать свои творения всем желающим. Несколько крупных цеховиков
Эксперимент приобрел скандальную известность в правящей верхушке. Мощная группа деятелей из второго эшелона выступила против Коога и его приближенных, обвинив их в потакании "подлым искусителям" и "плутократам". Коогу удалось каким-то чудом удержаться у власти, но было ясно, что он ничего не забыл и ничего не простил.
В 26-й провинции царила атмосфера лихорадочного возбуждения. Необычайно расцвели разнообразные увеселительные заведения. В частных ресторанах всю ночь играла музыка и кружились в танце хмельные пары, спеша насладиться последними днями свободы.
Иронично, но последний гвоздь в гроб эксперимента забила забастовка на военных заводах, на которые никакие преобразования никогда не распространялись. Раньше работа на этих предприятиях считалась самой престижной и приносила ряд существенных льгот. Но теперь, когда на первый план вышли деньги, продуктовые заказы по праздникам, розыгрыши талонов на холодильник или карточки повышенной категории уже не так высоко котировались. Рабочие долго терпели, наблюдая развеселую жизнь за оградой, а когда эта жизнь стала подходить к концу, внезапно вышли на улицу, требуя распространения эксперимента и на военные предприятия.
Забастовка превратилась в массовую демонстрацию. Наверное, впервые за последние без малого триста лет на улицы Лосхабнио вышли десятки тысяч людей с призывами продолжать преобразования, лозунгами поддержки губернатора провинции и заверениями в верности Императору и Совету Пятнадцати.
Когда "Государственная Газета" назвала этих демонстрантов бунтовщиками, он понял, что дни эксперимента в 26-й провинции сочтены. До него уже доходили сведения, что против него самого и его сторонников готовится грандиозный процесс по обвинению в заговоре с предрешенным исходом. Надо было срочно спасать то, что можно было еще спасти, и он забросил все свои дела, используя оставшиеся у него немногие дни для того, чтобы окончательно перевести организацию на нелегальное положение. Надо было создать сеть квартир, укрытий и явок, позаботиться об источниках доходов, связи, новой организационной структуре и многих других, не менее важных вещах…
Он успел. Почти успел. Процесс состоялся, но на нем не было ни него, ни других руководителей "Союза Борьбы". Всех их осудили и приговорили заочно.
Но это было позже, много позже. А пока губернатор 26-й провинции был снят с должности и отправлен в почетную ссылку в дальние колонии. Вместе с новым губернатором в провинцию вступили внутренние войска. И начался погром. На заводах и фабриках гремели взрывы – это взлетали на воздух только что построенные цеха. Новенькие станки крушили ломами и тяжелыми кувалдами. Бронемашины давили заботливо ухоженные огороды и таранили ажурные каркасы теплиц. Пылали разгромленные мастерские и разграбленные магазины, со звоном вылетали витрины и с жалобным хрустом трещали под ударами столики частных кафе и ресторанчиков. Люди снова вышли на улицы, и в пламени пожаров вспыхивали короткие яростные схватки.
Горячие головы в верхах Союза не раз и не два предлагали, просили, требовали от него брать власть в провинции в свои руки. Он не поддался: такое выступление не имело ни единого шанса на успех. Но чтобы утихомирить и снова подчинить себе радикалов, а они в то время оказались в большинстве, он сам стал радикалом,
Будущее показало, что, воздержавшись от преждевременного выступления, он был прав. Беспорядки в провинции прекратились. Коогу, как всегда, не хватило решимости, и он отозвал своих погромщиков, неуклюже делая вид, будто ничего особенного не произошло.
В 26-й провинции наступило странное время двоевластия. Губернатор сидел у себя в резиденции и отдавал приказы и распоряжения, но их не спешили выполнять. Реально всем распоряжался Центральный Комитет "Союза Борьбы" (сокращенно "Центр"), создавший свою исполнительную вертикаль, располагающий печатными изданиями и радиостанциями, выплачивающий компенсацию пострадавшим во время погромов и продолжающий экономические преобразования в духе официально отмененного эксперимента.
Тогда им казалось, что реванш близок. Власть была деморализована и бессильна, население было на их стороне, аналогичные параллельные системы управления начали действовать и в соседних провинциях. Но, поверив в успех, они, похоже, потеряли бдительность и поплатились за это. У власти нашелся свой козырь – руководитель Столичного управления СБ Оонк, ставший новым шефом Службы Безопасности. Он нанес им несколько внезапных и страшных ударов, заставив организацию снова отступить в подполье, где она и пребывает до сих пор.
Суорд вздохнул и устало потер ладонями виски, все так же следя за крохотными язычками пламени внутри жаровни. Ему еще есть, о чем вспоминать. С тех пор прошло уже больше семнадцати лет, и все эти годы были наполнены борьбой, озарены победами и омрачены тяжелыми поражениями. Но можно ли жить одним прошлым? Ему уже за шестьдесят, две трети жизни, считай, уже израсходовано, и все чаще приходится задумываться, каким будет итог.
А итог, увы, печален. Нет сил видеть, как государство на всех парах идет к пропасти, зная, как его можно спасти, но будучи не в состоянии что-либо сделать. Власть испугалась эксперимента в 26-й провинции больше, чем он ожидал, и все предложения, имеющие с ним хоть что-то общее, отвергаются с порога. Вместо этого правительство сделало все возможное, чтобы максимально ограничить инициативу на местах, – и преуспело в этом. Но в результате оно получило то, что должно было получить, – некомпетентность и неэффективность управления на всех уровнях, тотальную нехватку ресурсов, дефициты и несбалансированность экономики. Попытки Коога поправить положение поощрением доносительства и созданием многочисленной и прожорливой контрольно-ревизионной службы только усугубили дело.
Нет, его аналитики правы, да и сам он видит это. Империя на краю гибели. Первые звоночки уже звенят – губернаторы уже потихоньку принимают постановления, запрещающие вывоз с территории их провинций тех или иных товаров. Нарыв, из которого разовьется смертельная болезнь сепаратизма.
В последний раз он попытался заставить власть задуматься четыре года назад. То самое знаменитое Письмо тридцати шести – его рук дело. И еще – его боль и его скорбь. Казалось, все было просчитано верно. На такие аргументы должен был откликнуться любой мало-мальски здравомыслящий человек, имеющий в мозгу хотя бы одну извилину. Никто из авторов Письма не был связан с Союзом – просто умные, честные и компетентные специалисты, обеспокоенные положением дел в государстве. Они были готовы доказать свою правоту и объяснить причины своего беспокойства.
Ожидаемой дискуссии не было. Совсем. Все тридцать шесть исчезли вместе со своими семьями раньше, чем он успел защитить и укрыть их. Немногие оставшиеся следы вели в Службу Безопасности.
После этого с властью было уже не о чем говорить. Но теперь в запасе оставалось только восстание, на успех которого при нынешнем соотношении сил нет ни малейшей надежды. Как ни тяжело это признать, Союз в тупике. Он многого добился за эти годы, многого достиг, но все эти достижения неизбежно оборачиваются потерями.