Время золотое
Шрифт:
Наконец он решил поехать к ее дому на Трифоновской и у ворот караулить ее, как бы поздно она ни вернулась. Он стоял у чугунной решетки, заслоняясь от дождя, глядя на фасад, где погасли почти все огни. Лишь несколько оранжевых окон, свидетели чьих-то бессонниц, продолжали гореть. В далеком прогале ртутно светилась улица. По ней, размытые, как шаровые молнии, проносились огни. Он ждал, когда ее машина вынырнет из прогала, остановится у ворот и она, усталая, выйдет открывать замок. Он обнимет ее, поцелует любимые глаза, все объяснит, и они, свободные, любящие, уедут из этого грозного города. Унесутся в лазурь,
В проеме зажглись фары, надвинулись, ослепили. Знакомая машина остановилась перед воротами. Елена вяло вышла, приблизилась. Бекетов выскользнул из тени, кинулся к ней.
– Это я, не бойся! – Видел, как она отшатнулась. – Я ждал тебя, волновался.
Он хотел ее обнять, но она шарахнулась, отгородилась руками.
– Это я, Лена!
– Не подходи! Ты мерзкий и подлый!
– Лена, я тебе все объясню… Ты права… Я не мог тебе рассказать… Все оставалось в тайне…
– Ты поступил как мерзавец! Использовал меня, низко, гадко.
– Это было необходимо… Не ты и не я… Решалась судьба государства… Но теперь все кончилось. Мы свободны. Мы можем уехать.
Он попытался ее обнять, но она отшатнулась:
– Не подходи!.. Я тебя ненавижу!..
– Подожди, я все объясню. Мы свободны. Мы сможем уехать, и нас никто не достанет. Только ты и я. Книги, стихи, природа. У нас будет семья, ты родишь мне ребенка. Поедем в ту новгородскую деревню, где могила Хлебникова, станем ее беречь. Нам будет чудесно, поверь!
– Посмотри на себя, ты ужасен! У тебя не губы, а шевелящиеся черви! У тебя не кожа, а чешуя! У тебя на руках когти, а между пальцами перепонки! Где ты появляешься, там смерть, разрушение! Ты предал меня, Градобоева, предал множество прекрасных людей. Теперь им грозит арест, тюрьма, даже смерть!
– Подожди! – Бекетов чувствовал, что теряет ее. Она удаляется навсегда, и он не в силах ее удержать. – Этот Божок, его красные жестокие угольки… Он сказал: «Забыть навсегда». Градобоев в опасности. Божок его хочет убить! Надо сообщить Градобоеву!
– Это ты его хочешь убить! Ты, ты! Он благородный, честный, страдалец за народное дело, мученик и святой! А вы с Чегодановым изверги и убийцы!
– Надо спасать Градобоева… Ты не уйдешь от меня… Та солнечная поляна, лазурь… Мы с тобой улетим…
Он обнял ее, но она с силой его отшвырнула:
– Ненавижу!
Запрыгнула в машину. Фары ослепили его. Машина попятилась, развернулась и исчезла в проеме, брызнув рубином.
Бекетов стоял ошеломленный, и дождь наносил ему хлесткие пощечины.
Начальник охраны Божок видел, как Бекетов покинул штаб. На его толстом лице появилась довольная улыбка всеведения. Он пробрался сквозь скопище чиновников, депутатов, доверенных лиц. Его губы улыбались, а глаза презрительно скользили по шумному сборищу. В зрачках горели красные угольки нетерпения. В коридоре он достал мобильник и позвонил старому сослуживцу Семену Хуторянину, охраннику Градобоева.
– Здорово, Сема, еще не спишь?
– Здорово, Петя. Не до сна. Как там твой?
– На седьмом небе. А твой?
– Жить не хочет.
– Поможем. У меня к тебе просьба.
– Говори.
– К твоему штабу придет народ. Ну, разные там активисты, оппозиционеры. Плакаты, мегафоны: «Градобоев – наш президент!»,
– Это надо?
– Сделай, прошу тебя.
– Куда мне теперь податься, Петя? Ты бы вытащил меня из болота.
– Я тебя под Первомайской вытащил, и сейчас вытащу. Будешь работать со мной.
– Спасибо, Петя, ты друг. А что просишь, то сделаю.
– Ну, бывай.
Божок снова набрал номер и тихо приказал:
– Давай, выводи людей. Действуй по схеме «Б». «Куда, куда», – откуда мать родила. К штабу Градобоева, башка куриная.
Божок вернулся в шумный зал, где продолжали праздновать успех, уже без Чегоданова. Подошел к Немврозову, который рассказывал забавную историю олимпийской чемпионке по гимнастике.
– Можно вас на минутку, Михаил, – отозвал он Немврозова. – Вы исключительный талант. Как говорится, звезда нашей тележурналистики.
Немврозов польщенно поклонился, не ожидая услышать столь высокую похвалу от всемогущего человека:
– Я делал что мог. Мои заслуги весьма скромны. Мною руководил Андрей Алексеевич Бекетов. Он мой куратор. Он настоящий гений. Я думаю теперь, когда Федор Федорович возвращается в Кремль, Бекетову уготована новая, ведущая роль.
– Не думайте об этом, Михаил. Бекетов ушел из политики. Он будет не у дел. Он не оправдал ожиданий.
– Что вы говорите? – изумился Немврозов. – В чем его прокол?
– Он не оправдал ожиданий. Теперь вашим куратором буду я. Мы станем встречаться и разрабатывать некоторые операции, которые потребуются в новый политический период.
– Конечно, конечно, – с готовностью ответил Немврозов. – То-то мне казалось, что Бекетов дает сбой. Что-то я в нем чувствовал неладное.
– С победой, Михаил. – Божок протянул бокал, и Немврозов, жадно блестя глазами, чокнулся.
Елена мчалась к штабу Градобоева с ужасным предчувствием. Это она, в своей слепоте и доверчивости, стала причиной страшного зла, привела Градобоева к гибели. Эта гибель приближалась к Градобоеву по ночной Москве, и надо ее упредить, заслонить Градобоева или погибнуть вместе с ним. Она много раз принималась звонить, но телефон Градобоева был заблокирован. Она представляла, как он мечется в опустелых комнатах, одинокий, затравленный, без недавних друзей и сподвижников. И только она одна может его утешить, вдохновить, вернуть ему волю. Упредить неведомую беду.
Москва в черном дожде пылала синей ртутью, брызгала белой плазмой. Дома казались огромными сосудами, в которых полыхал огонь, плескалось липкое пламя. Под колесами извивались разноцветные черви, из них струилась красная, зеленая, желтая жидкость. То падало из неба фиолетовое пернатое чудище, то всплывала из глубины огненная, с раскаленными жабрами, рыба. Навстречу летели сверкающие медузы, бесшумно расплющивались о стекло. Ее опутывали водоросли, ядовитые многоцветные стебли, сочно хрустевшие под колесами. Едкие, с мокрыми лепестками, цветы бились о стекло, норовили ужалить. Рекламы, как громадные светила, лиловые, изумрудные, рубиновые, проплывали над крышами. Она не узнавала Москвы, которая казалась бредом, больным сновидением.