Всадник на белом коне
Шрифт:
Его глаза тоже искали одну-единственную, и вот — наконец-то! Эльке танцевала с двоюродным братом, молодым уполномоченным по делам плотины, но ее уже заслонили другие танцующие пары. Тут находились девушки и с маршей, и с гееста, но до них Хауке не было дела. Потом скрипки и кларнеты внезапно смолкли, танец закончился, однако тут же начался новый.
Герой игры вертел головой, стараясь увидеть, сдержала ли Эльке обещание не танцевать с Оле Петерсом. При одной только мысли об этом Хауке едва удерживался от проклятий, но если бы так… Да, что же тогда?.. Однако в этом танце Эльке, очевидно, не участвовала; вскоре и он закончился, и начался
Хауке покинул свой пост у дверного косяка и протиснулся вперед, в глубь зала; и вдруг оказался прямо перед Эльке, сидевшей в углу с одной из старших подруг.
— Хауке! — воскликнула она, обращая к нему узкое лицо. — Ты тоже здесь! Я не видела тебя среди танцующих.
Я не танцую, — ответил он.
— Почему? — поинтересовалась Эльке; привстав с места, она продолжала: — Хочешь со мной потанцевать? Оле Петерса я отшила, больше он не подойдет.
Но Хауке не стал приглашать ее к танцу.
— Спасибо, Эльке, — сказал он. — Но я в этом не очень смыслю; над тобой станут смеяться, и потом… — Он вдруг запнулся и только посмотрел ей в глаза, как будто передоверив им высказать все, что творилось у него на душе.
— Что ты хотел сказать, Хауке? — тихо спросила она.
— Я хотел только сказать, Эльке, что сегодня — самый чудесный день в моей жизни.
— Конечно, ты ведь выиграл.
— Эльке, — проговорил он почти беззвучно.
Краска ударила ей в лицо.
— Ступай! — сказала она. — Чего ты хочешь? — и потупила взгляд.
Так как подругу увлек танцевать один из парней, Хауке сказал погромче:
— Я думал, Эльке, что выиграл нечто большее?
Она еще что-то разглядывала на полу; но затем медленно подняла глаза, в которых отражалась вся непоколебимая сила ее натуры; и на миг Хауке показалось, будто в него вливается горячий летний воздух.
— Делай, как тебе сердце велит, Хауке, — сказала она. — Мы вроде бы знаем друг друга!
В тот вечер Эльке уже больше не танцевала; домой они шли вместе, взявшись за руки. В небесной вышине над безмолвными маршами мерцали звезды; с востока дул ледяной ветер, но обоим, несмотря на легкую одежду, казалось, что наступила весна.
Хауке вознамерился приобрести одну вещицу, которая могла пригодиться только в неопределенном будущем; но ему хотелось спокойно подготовиться к предстоящему некогда празднеству. Поэтому в ближайшее воскресенье он отправился в город, к старому ювелиру Андерсену, чтобы заказать массивное золотое кольцо.
— Ну-ка, вытяни палец, я должен определить размер, — сказал старик, беря его за безымянный палец. — Какой он у тебя худой; у других-то потолще будет!
Но
— Измерьте-ка лучше мизинец!
Ювелир взглянул на Хауке озадаченно, но что ему до причуд молодых крестьянских парней!
— У меня есть такое среди девичьих колец, — сказал он.
Краска залила лицо Хауке.
Маленькое колечко как раз годилось на мизинец, и поспешно было куплено; расплатившись чистым серебром, с бьющимся сердцем, как бы совершив некий торжественный акт он спрятал приобретение в жилетный карман. С тех пор Хауке носил кольцо там каждый день, не без волнения и гордости, как если бы жилетные карманы затем и существовали, чтобы хранить в них золотые украшения.
Так носил он кольцо день за днем и год за годом и однажды даже переложил в карман нового жилета; повода к тому, чтобы оно было извлечено наконец на свет Божий, пока не предвиделось. Много раз Хауке задумывался над тем, не обратиться ли ему напрямую к хозяину, ведь отец как-никак владелец двора! Но, взвесив все обстоятельства, понимал: дело закончилось бы тем, что старик смотритель поднял бы на смех младшего батрака. Так и продолжали жить он и смотрителева дочь врозь, хоть и под одной крышей; Эльке замкнулась в девическом молчании, и все же оба словно следовали одним путем, рука об руку.
Ровно год после памятного зимнего праздника Оле Петерс взял расчет и женился на толстухе Фоллине. Хауке оказался прав: старик отправился на покой, и теперь уже не его дородная дочь, а зять разъезжал на гнедой кобыле, как говорили, никогда не глядя в сторону плотины. Хауке стал старшим слугой, а на его место наняли молодого парня; хотя поначалу смотритель не желал продвигать Хауке по службе.
— Уж лучше бы ему остаться младшим батраком, — ворчал старик. — Мне он нужен тут, за книгами!
— Тогда он тоже уйдет! — предостерегла отца Эльке.
Старик испугался и перевел Хауке в старшие батраки; но тот, как и прежде, помогал ему в расчетах и прочих делах, касающихся плотины.
Спустя еще один год Хауке заговорил с Эльке о том, что отец его стал плох; в течение немногих дней, когда хозяин позволяет ему поработать на отцовском дворе, ничего нельзя успеть; старик мучается, а любящий сын не в силах больше на это смотреть.
Разговор случился летним вечером; оба они, в сумерках, стояли под большим ясенем, что рос у дверей. Какое-то время Эльке молчала, разглядывая ветви дерева, и наконец ответила:
— Мне не хотелось бы советовать; я думаю, ты сам всегда знаешь, как лучше поступить.
— Тогда я должен от вас уйти, — заметил Хауке. — И в будущем уже не смогу к вам вернуться.
Эльке снова некоторое время молчала, наблюдая, как далеко за плотиной, над морем, догорает вечерняя заря.
— Ты ведь знаешь, что я была у твоего отца сегодня утром, — произнесла она наконец. — И застала его спящим в кресле; в руке он сжимал рейсфедер [43] , а на столе лежала чертежная доска с наполовину готовыми чертежами. Он проснулся, когда я вошла, и устало заговорил со мной; когда же, через четверть часа, я хотела уже идти домой, он вдруг испуганно схватил меня за руку, как если бы боялся, что видит меня в последний раз; и все же…
43
Рейсфедер — металлическое перо для черчения.