Всадник на вороном коне
Шрифт:
— Это ты сейчас так расписываешь. А отслужишь — осядешь в своей столице.
— Нет! Вот посмотришь — нет! В зоотехнический пойду. Чабаны, гуртоправы, табунщики все двенадцать месяцев в году — в степи. И я — с ними!..
Послышались шаги, и Прохор замолчал.
Юра оторвал голову от подушки. Кто-то шел вдоль стены. Вот он попал в полосу света, падавшую в окно. Это был командир роты капитан Малиновский. Он заложил руки за спину и оттого чуть сгорбился. Шел медленно, часто останавливался; дойдя до дальней стены, повернул обратно.
Юра опустил голову на подушку и на слух ловил шаги капитана — ждал, когда он уйдет. Долго ждал и, наверно, пропустил этот момент. Приподнялся, поискал — нет капитана. Едва слышно позвал Прохора — тот не ответил. Заснул…
Спят солдаты под одной крышей. Разное сводит чужих друг другу людей в одном помещении: детей — отдых в лагере, больных — лечение в одной палате, командированных — короткие часы сна в гостиничном номере. А у солдат — одна на всех спальня, как у братьев в семье. Им жить тут и нести службу. Может, и воздух особенный в этой казарме — братское чувство будто само рождается в душе, хотя сослуживцев своих едва-едва знаешь. Всего-то знакомства — два дня, один в пути и один здесь. А до этого у каждого хоть и короткая, но своя, не похожая на другие жизнь. Свои взгляды на то, чем теперь живут.
Вспомнилось, как спорили в вагоне. На соседних полках сбились бывший агроном Сусян и бывший токарь Белей, бывший строитель Козырьков и бывший рабочий телемеханического завода Журихин. Все недолго побывали там, откуда призваны в армию, а все равно — бывшие! Будущее ждало их, ребята думали о нем, порой причудливо. Всегда худо знаешь то, что кажется общеизвестным. Так и армейская служба.
Костя Журихин, горячий и нетерпеливый парень, раскинул руки, положил их на верхние полки, коршуном навис над Жорой Белеем. Тот еще и служить не начинал, а уже одного желает — на свой завод вернуться, к своим товарищам.
— А тебе и не обязательно любить армейские порядки! — наседает Костя. — С ними не целоваться — их соблюдать надо! Пока не отслужишь свое, ты живешь как бы в подвешенном состоянии…
Жора недовольно сопит:
— Это я — в подвешенном?
— Ты! Не я же!
— Я на заводе работал, у меня свой станок был! Свой!
— Был да сплыл! Чтоб учиться дальше и потом работать, чтоб обосноваться где-то и семью завести, надо отдать армии положенные два года. Это обязательно. Как детство. Как учеба в школе.
Жоре нечего было возразить, он досадливо мотнул головой:
— Сам ты вон — подвешенный!
Костя засмеялся, снял руки с полок, толкнул Жору:
— Подвинься…
Жора потеснился, Костя сел рядом:
— Полгода отработал я на телемеханическом. Отслужу свое — плюс армия, значит. Хорош стаж? Заслуженный стаж. По своей гражданской специальности махну в институт: принимай, аудитория, демобилизованного воина.
— Это тебе хорошо, — вздохнул Сусян. — А у меня жена дома, дочь. И назначение после техникума получил. Только бы работать…
— Ты
А теперь спят ребята, типичные и нетипичные.
Не коснулась их бессонница, стариковская болезнь. Видят они хорошие сны…
— Подъем!
Команда прозвучала оглушительно, словно кричали над ухом.
«Так я спал?» — удивленно подумал Юра.
По казарме, свежий, умытый, шел сержант Ромкин. Он был в майке, брюках и сапогах, но и в этой неполной форме был подтянут и аккуратен.
— Подъем, подъем! — благодушно поторапливал он, будто обещал что-то веселое и приятное.
Потом, после основательной зарядки и плотного завтрака, во время первого занятия по строевой, показалось, что сержант только этого и ждал, только об одном и мечтал — о том, чтобы научить свое отделение стоять.
Он был похож на скульптора, сержант Ромкин. Он лепил. Увлеченно и трудолюбиво лепил из рыхлых ребят настоящих, крепких и стройных, воинов. Порой взор его ускользал куда-то: сержант как бы сверялся с образцом, который жил в его сознании, с идеалом сверялся. На лице его появлялись то досада, то удовлетворение. Удовлетворение — редко, досада — часто: до идеала ребята не дотягивали.
Когда строевая подошла к концу, сержант с сожалением посмотрел на часы и сказал:
— На следующем занятии продолжим. Все равно научимся стоять красиво и удобно. Мобилизованно стоять. Вот я видел снимки в журнале. Турецкого солдата видел. Стоит он — и сразу видно: неграмотный, равнодушный, забитый. Американского видел. Тот сытый, самоуверенный, жадный… А мы с вами — советские солдаты. Стоим — и всем ясно: стоят храбрые и сознательные воины, ответственные за свою страну и мир на земле. Понимаете, что такое строевая стойка?
Учились стоять, а мускулы наработались, вроде позади полный марафон.
Но день только начинался, и впереди было второе занятие — по физподготовке. Проводил его лейтенант Чепелин. Когда пришли в спортгородок, он разрешил снять ремни, расстегнуть воротники.
— Подтягиваться будем. Сегодня у нас тренировка, однако заниматься надо с прицелом на зачет. Шесть раз подтянуться — удовлетворительно. Восемь раз — хорошо. Десять — отлично. Больше — все равно отлично… Показываю…
Он стал под перекладиной, поглядел на нее снизу, слегка подпрыгнул и недвижно повис. Как стальной.
— Обратите внимание на хват. И-и…
Неторопливо, без видимого напряжения он подтянулся раз, другой, третий. Сначала ребята загляделись, потом кинулись считать.
Двадцать раз подтянулся лейтенант! Двадцать! И лишь чуть порозовел и чуть слышнее дышать стал. Соскочив на землю, походил, потер ладонь о ладонь:
— Командиры отделений, приступайте к тренировке!
Жора Белей свободно подтянулся шесть раз и вернулся в строй.
Лейтенант, переходивший от отделения к отделению, в этот момент оказался поблизости.