Всадники ниоткуда. Романы
Шрифт:
Первым обратил на это внимание Толька Дьячук:
— Три месяца не были, а ничего не протухло.
— И не засохло.
— Даже хлеб свежий.
— Может, кто другой ужинал? — предположил Мартин. — Жена-то небось вернулась.
— Ирина! — позвал я.
Никто не откликнулся.
— А хлеб, между прочим, наш, — сказал наблюдательный Толька. Ситнички. А вот это я надкусил. Определенно.
Мы переглянулись. Я вспомнил шутку «дубля» о том, что три месяца могут обернуться тремя часами. А если это была не шутка?
— Который час? — вдруг спросил Зернов.
Мы
— Четверть пятого.
— Ведь это их часы, — сказал Толька, — девятичасовые.
Я оглянулся на тикавшие позади ходики. Они шли, как и до нашего исчезновения с веранды, и часовая стрелка на них ползла к девяти.
— Сколько показывали наши, когда мы очутились в лесу? Кто помнит? снова спросил Зернов.
— Шесть, кажется.
— Значит, прошло всего три часа.
Все снова переглянулись: известное мне для них было новой тайной. А я вдруг вспомнил о просьбе моего аналога, последней прощальной просьбе его, и вопрос о времени утратил для меня интерес. Я молча вскочил и бросился в комнаты к этажерке с книгами. Их было немного — случайно или намеренно захваченные при переезде сюда из московской квартиры. Кое-что было у Ирины: она вела здесь какой-то кружок. Я нашел учебник политэкономии, философский словарь, «Государство и революция» — драгоценность для каждого, если только Юрка сумеет перевести Ленина, однотомную энциклопедию — незаменимое пособие для возвращения памяти — и даже справочник кинолюбителя с подробными чертежами популярных съемочных и проекционных камер; может быть, Анохин-бис завоюет репутацию братьев Люмьер: в лаборатории Би-центра ему в два счета сконструируют и камеру и проектор.
С такими мыслями я выложил стопочку захваченных с этажерки книг в центре стола, сопровождаемый недоуменными взглядами и без того недоумевающих спутников.
— Это зачем? — не выдержал Толька.
— Кто читал «Люди как боги» Уэллса? — вместо ответа спросил я.
Зернов читал.
— Помнишь цветок, который положил Барнстепл на стык двух миров? Вместо цветка я кладу книги.
— А ты уверен, что это стык?
Я объяснил.
— Дракула. Бонд. Фантомас. Чушь зеленая! — взъярился Толька. — Мы уже на Земле. Чудеса кончились. Вы лучше мне втолкуйте, как это три месяца превратились вдруг в три часа? Я что-то сомневаюсь, хотя хлеб я и сам надкусил. А он свежий, ничуточки не зачерствел.
— А вдруг это не ты надкусил. Пришли гости к Ирине и ушли гулять.
— Не приехала еще твоя Ирина. Это наш ужин. Ничего не понимаю, вздохнул Толька.
Зернов что-то чертил на листке из блокнота.
— Твоя гипотеза. Юрка, кажется единственно верной, — сказал он. Спиральное время. Смотри. — Он показал нам вычерченную спираль, похожую на пружину: витки ее почти касались друг друга. — А вот это — наше пространство — время. — Он провел касательную к виткам спирали. Геометрически — это движущаяся точка, каждый виток спирали касается ее через определенный промежуток времени, допустим, через час. А каждый оборот витка — месяц. Вот вам и вся арифметика: три часа = три месяца.
Я вспомнил свой разговор с «дублем» в континууме.
— По этой арифметике их десять лет — это наши пять суток. А у нас три года прошло. Не получается.
— Предположим иную спираль. Скажем, конусообразную. Чередование конусов. Основание одного переходит в основание другого, состыковывающегося вершиной с третьим. И так далее без конца.
— Значит, крупные витки — это их годы, может быть, столетия, а у нас часы. Мелкие витки — их часы, а у нас — минуты. На стыках вершин время течет одинаково. Так?
— Можно предположить и такую возможность.
— Только как же ты проведешь касательную?
Так сбить можно было первокурсника, но не Бориса Аркадьевича.
— А если касательная зигзагообразна, — мгновенно нашелся он, — или образует синусоиду? Можно допустить даже топологическую поверхность касания, — мы видели такие допущения в архитектуре Би-центра…
— Снаружи я не разглядел, — вмешался Толька, — а внутри верно. Еще когда мы с Юркой топали по этим «проходам», я подумал об их топологических свойствах.
— Вы еще «связок» не видели. Телепортация была выключена.
— А «призраки» лабораторий, вывернутые наизнанку, как носки после стирки. Уже тогда можно было допустить их «многосвязность»…
Они говорили по-русски, а Мартин заинтересовался:
— О чем они, Юри?
— Высшая математика. Вроде египетской клинописи. Не по нашим зубам, отмахнулся я, но в разговор все же включился: — А сюда нас перебросили тоже по законам топологии? Может быть, объясните простому смертному этот транспортный вариант.
— Объясни кошке таблицу умножения, — хихикнул Толька Дьячук. — Ты же гуманитарий, Юрочка. Тебе нужна ветка сирени в космосе.
Зернов только посмотрел на него, и шансонье, кашлянув, мгновенно умолк.
— Топология, друзья, — Зернов перешел на английский специально для Мартина, — это область геометрии, рассматривающая свойства различных пространств в их взаимных сочетаниях. Это могут быть свойства и деформируемых геометрических фигур, вроде архитектуры Би-центра, и взаимно связанных космических пространств, если их рассматривать как геометрические фигуры. Рассуждая топологически, можно предположить, что от покинутой нами Земли-бис нас отделяют не парсеки, а только «связки», создающие своеобразную поверхность касания. Вероятно, такая поверхность включает весь земной шар с его биосферой, а уж точку на карте можно выбрать любую — твоей даче попросту повезло: она собрала всех нас.
— А как они узнали об этом? — хмыкнул Толька. — Опять телепатия? Через второго Анохина?
— А как они нашли нас в Париже? Как наблюдали за нами во время опытов? И как вообще они творили свои божеские дела, повергая в смущение всех служителей Господа Бога на земном шаре? Загадка, Толя, не для наших умишек. Кстати, чего хочет от нас этот человек у калитки?
Я спустился в сад и узнал почтальона. Он держал запечатанную телеграмму, но почему-то не отдавал ее. Великое изумление читалось на его лице.