Всё, чего я не помню
Шрифт:
Пантера качает головой. Не знаю. У меня нет хорошего ответа. Может, забыл отстегнуть? Вполне возможно. Или ехал настолько быстро, что понимал: скорости хватит, и никакой ремень безопасности в мире его не спасет.
Мы выпили больше обычного. Раковина в туалете раскачивалась, словно гребная лодка. Я как мог пытался сосредоточиться, чтобы поймать дверную ручку. Когда я вернулся, то обнаружил, что Самуэль развалился в углу с широко расставленными, как ножки мольберта, ногами. Музыка затихла, и охранники выгоняли людей, вытянув руки, как лопасти.
– По домам? – спросил я.
– Скоро, – ответил Самуэль.
В «Макдоналдсе» царил хаос. Два бухих парня-мажора валялись на полу и показывали пальцем на плевки на потолке, словно это были кометы.
– И как, машина ездит хорошо?
Тогда тетка обернулась и недовольно посмотрела на него. Она оказалась совсем не теткой, а девушкой примерно нашего возраста или чуть старше. В странном пальто в форме колокола, волосы с проседью. Она что-то пробормотала и пошла к выходу. Я заметил, что у нее на пальто приколота золотая брошь в виде совы. Этой девушкой была Лайде. И пока я делал наш с Самуэлем заказ, мы можем констатировать, что это был первый раз, когда Лайде и Самуэль увидели друг друга. Из колонок не заиграли скрипки. Ангелы не запели с небес. Мимо не проехала случайная машина с открытыми окнами, откуда на максимальной громкости играла песня Ди Энджело «Леди». Ночное небо не наполнилось фейерверками. Самуэль и Лайде оказались в одном и том же «Макдоналдсе». Он увидел ее. Она – его. Была поздняя ночь или раннее утро, и жизнь просто пошла дальше. Как будто ничего не произошло. Это была их первая встреча. Даже если кажется, что только я ее и помню.
Пантера рассказывает, что после того разговора Самуэль прислал сообщение. Написал, что на шведских дорогах теперь безопасно, потому что бабушка провалила тест, а сейчас они пообедают и поедут обратно в пансионат. А потом добавил: Спасибо, что позвонила. Мне было очень важно тебя услышать. Пошли все остальные нах. Не знаю, кто такие «все остальные». У меня был суматошный день, сначала рабочий обед, потом посещение ателье, и, если совсем честно, я напрочь забыла о его сообщениях. И не ответила. Не знала, что написать, поэтому не написала ничего, а потом было уже слишком поздно.
Мы стояли на улице Кунгсгатан. Свободные такси проносились мимо, одно, два, четыре, шесть, десять. А мы только смеялись.
– Привет, Книга рекордов Гиннесса, – сказал Самуэль. – Это опять мы.
– Не надо никого сюда присылать.
– В Стокгольме все как всегда.
Мы пошли на Свеавэген, чтобы попробовать поймать такси там. Под мостом лежали двое попрошаек. Самуэль остановился и прочитал таблички, лежащие рядом с ними. Потом положил две монеты по десять крон в кружку одного из них и купюру в пятьдесят крон в кружку другого. Просто взял и положил, без всякой гордости, не оглядываясь, видел ли его кто-нибудь. Я посмотрел на него и подумал, что он все же очень странный чел. Не потому, что подал нищему, а потому, что сделал это там и тогда, глубокой ночью, когда этого никто не видел. Кроме меня.
Пантера задумалась и сидит молча. Просто чтобы ты знал: сейчас, когда я рассказываю об этом, текст его последнего сообщения звучит более драматично. Ясное дело, мне надо было ответить. Я могла написать что-то вроде: Спокойно, брат, я здесь, ты не один, то, что ты чувствуешь, чувствовали все, и ты выберешься, не волнуйся, не сдавайся, держись. Но я этого не сделала (делает паузу, смотрит в окно). О’кей, блин, хватит, может, хватит уже так обвиняюще на меня смотреть (встает, идет в ванную). Да что с тобой такое, что вообще тебе надо, я не успела (хлопает дверью в ванную).
Двадцать минут спустя. Такси все еще нет. Вернее, куча такси с включенной табличкой «свободно» проносилась мимо и забирала других пассажиров дальше по улице. В конце концов мы решили, что поймать такси попробует один из нас. Я отошел к витрине магазина, прижав телефон к уху, а Самуэль стоял один на краю тротуара. Остановилась машина, Самуэль открыл дверь и сказал, куда нам ехать, а когда таксист согласился, я сделал вид, что закончил
– Я заплачу.
– Спасибо, я заплачу в следующий раз, – сказал он как всегда и коснулся рукой бумажника слеш сердца.
Я помотал головой, чтобы показать, что это не важно и я никогда не позволю, чтобы между нами встали деньги. Мы высадили Самуэля у станции Хурнстулль и поехали дальше. Когда мы свернули с Хэгерстенсвэген, я наклонился вперед и показал таксисту наличные.
– Все в порядке, – сказал я. – У меня есть деньги. Я вас не ограблю.
Таксист улыбнулся нервной улыбкой, он пытался не так сильно цепляться за руль, но я заметил, какое облегчение он испытал, когда я вытащил свое тело с заднего сиденья и машина обрела привычный центр тяжести.
Пантера успокаивается и возвращается. Говорит, что позднее в тот же день, часа в четыре или пять, ей кто-то позвонил с мобильного Самуэля. И сказал, что произошла авария, что, похоже, все не так серьезно, он когда-то работал в Камбодже и видал вещи и похуже. Но я все равно позвонила Вандаду, рассказала, что случилось, и подумала, что, если все плохо, кто-нибудь со мной свяжется. Никто так и не позвонил, и я решила, что все в порядке. Вечером пошла в бар, выпила несколько коктейлей в «Мёбель-Олфе», а потом отправилась на вечеринку недалеко от станции Гёрлицер-Банхоф.
О’кей. Я понимаю, что у нас нет «всего времени в мире». И, конечно, я могу «промотать вперед до следующей встречи Лайде и Самуэля». Если только ты согласишься, что все, что я до сих пор рассказал, играет важную роль в том, что случится дальше. Остаток года пролетел быстро. Пантера переезжает в Берлин, чтобы заняться карьерой в области искусства. Мы с Самуэлем из знакомых превращаемся в друзей, а потом решаем съехаться и жить в одной квартире. Днем он работает в Миграционной службе, а я загружаю коробки в фургон. По выходным мы делаем все то, что, по мнению Самуэля, мы должны сделать, чтобы жизнь не прошла мимо. И я всегда иду с ним, никогда не отказываюсь. Даже если случается, что, выслушав его идеи, я качаю головой и спрашиваю зачем. Зачем нам ехать на автобусе в аэропорт «Арланда», а потом обратно, чтобы посмотреть, как садятся самолеты, и поужинать в ресторане со шведским столом, который кузен Самуэля назвал «секретным местом всех пилотов»? Зачем ехать на стрельбище, чтобы испытать, какая отдача у «Глока»? Зачем покупать в интернете подержанную приставку «Сега Мегадрайв», чтобы удостовериться, что игра «NBA Jam» все еще так же крута, как когда мы были детьми? Не знаю. И Самуэль не знает. Но мы все равно это делаем, все делим пополам, и если у одного из нас нет денег, платит другой, и когда Самуэль узнает, что договор на съем его квартиры скоро расторгнут, кажется само собой разумеющимся, что он будет жить у меня. Я помогаю с переездом, приношу с работы бесплатные коробки, одалживаю маленький фургон. Он занимает гостиную, я остаюсь в спальне. Однажды Самуэль говорит, что в его жизни никогда не было такой «замечательно безусловной» дружбы, и я не вполне уверен, что понимаю, но киваю и соглашаюсь. Иногда, заходя утром в ванную и видя его зубную щетку рядом со своей, я думаю о том, что мы сильно сблизились за очень короткое время. Что эта близость. Вычеркни это. Вычеркни все это. Напиши просто, что остаток года похож на слайд-шоу со стробоскопическим эффектом, с грохочущими басами, чокающимися бокалами, людьми, которых мы не знаем, но узнаём и киваем им, липкими танцполами, резиновыми номерками из гардеробов в заднем кармане, насыщенным парами запахом дымогенератора, хабариками в переполненных туалетах, смятыми пачками сигарет в пустых бокалах, разговорами рядом с колонками, где единственный способ, чтобы тебя услышали, это держать слушателя за ухо. Потом домой на такси, в ушах звенит, а на следующий день просыпаешься с кучей штампиков на запястьях, в карманах полно мятых купюр и забытых купонов на бесплатное пиво, потных жвачек и случайно стыренных зажигалок, коричневых хлопьев табака и чеков из заведений, в которых ты даже не помнишь, что был. Хотя потом вспоминаешь и улыбаешься этим воспоминаниям. Короче: это было счастливое время. Может, самое счастливое в моей жизни.