Все, что блестит
Шрифт:
– Но это не означает, что ты не любишь его, да? – спросил он уставшим голосом сдающегося человека.
– Любовь – это нечто… не поддающееся контролю, – произнесла я.
– Я знаю, – отозвался он. – Я рад, что ты тоже так думаешь.
Мгновение мы пристально смотрели друг на друга. Потом он положил газету на туалетный столик и вышел.
Я сидела у окна и думала, что теперь у нас с Полем больше общего, чем когда-либо прежде. Мы оба были влюблены в тех, кого мы могли любить как хотели как следует любить. Я вздохнула так же тяжело, как он,
Несмотря на наши с Полем отчаянные попытки взбодрить друг друга, на Кипарисовую рощу опустилась пелена грусти. Тени казались мрачнее, зарядили дожди. Я вновь вернулась к работе, пытаясь убежать от реальности и жить в мире своих фантазий. Я продолжала серию картин о солдате-конфедерате и его возлюбленной, но мое следующее полотно вышло очень меланхоличным. Я изобразила, как солдата выносят на носилках из леса, где идет жестокое сражение. Он, конечно, был похож на Бо, и на его губах почти угадывался призыв ко мне… Руби. У него был такой затуманенный мечтательный взгляд, которым мужчина смотрит на любимую женщину, напрягая последние силы, зная, что через несколько мгновений свет померкнет, и ее лицо, голос, запах ее волос и прикосновение губ навечно исчезнут в небытие.
Я едва сдерживала рыдания, когда писала, слезы катились по моим щекам, а закончив, села у окна и не отрываясь смотрела на каналы, обхватив себя руками и плача, как ребенок.
На моей следующей картине было изображено, как его возлюбленная получает ужасную весть. Лицо искажено мукой, пальцы сжимают карманные часы, подаренные им. У гонца такой же убитый вид, как и у нее, он стоит, склонив голову и бессильно опустив плечи.
Обе картины были написаны в мрачных тонах на фоне замшелых испанских кипарисов. Я покрыла полотно паутиной штрихов. Это было олицетворение торжества Смерти.
Увидев картину, Поль ничего не сказал. Глаза его сузились, он подошел к окну и обвел долгим взглядом красиво ухоженные сады и живые изгороди вдоль каналов, которые мы вместе бороздили на пироге, мечтая о том, какими мы станем, когда вырастем и начнем жить самостоятельно.
– Я построил для тебя тюрьму, – сказал он печально. – Я совершил ужасную вещь.
– Нет, неправда, Поль. Ты всего лишь пытался сделать лучше для Перл и меня. Не вини себя ни в чем. Я и слышать об этом не хочу.
Он обернулся, я никогда не видела у него такого мрачного и безнадежного взгляда.
– Я только хотел, чтобы ты была счастлива, Руби.
– Я это знаю, – сказала я, улыбнувшись.
– Но я чувствую себя человеком, который поймал птичку-пересмешника и посадил ее в клетку у себя дома, давал ей самую вкусную еду и окружил заботой и любовью. Но однажды утром он проснулся и обнаружил, что птичка умерла. Ее сердце было разбито. Она познала свободу и не могла жить в неволе. Правда в том, что ты любишь слишком сильно.
– Я не против, чтобы и меня слишком сильно любили, – сказала я. – Пожалуйста, Поль, я не хочу, чтобы ты грустил из-за чего-то, связанного со мной. Я выброшу эти картины.
– О нет. Это твои лучшие работы. Не смей! – воскликнул он. – Эти картины прославят тебя.
– По-моему, для тебя моя известность имеет больше значения, чем для меня самой.
– Конечно! Ты только представь себе заголовок: «Дикая кейджунская художница овладевает умами и воображением изысканного мира искусства», – объявил он.
Я засмеялась.
– Давай устроим сегодня хороший ужин, особенный, а потом пойдем послушаем музыку зудеко. Мы давно не делали этого, – предложил он.
– Прекрасно.
– Да, – сказал он, выходя. – Я не говорил тебе? Я купил еще недвижимость сегодня утром.
– Какую недвижимость?
– Всю землю к югу от нас до каналов. Теперь мы самые крупные землевладельцы во всем приходе Терребоун. Неплохо для двух болотных крыс, а? – гордо проговорил он, засмеялся и пошел сказать Летти, чтобы она приготовила нам на ужин что-нибудь особенное. Однако, когда я уже была готова спуститься к ужину, раздался телефонный звонок от Жизель.
– Я все ждала, что ты мне позвонишь, – начала она, – чтобы поздравить с бракосочетанием.
– Поздравляю.
– Звучит, как кислый виноград.
– Нет. Если Бо захотел жениться на тебе, а ты захотела выйти за него замуж, то желаю вам обоим счастья.
– Мы опять самая удивительная пара в Новом Орлеане, знаешь. Все нас приглашают на ужин, а когда мы заходим в ресторан, все перестают есть и смотрят на нас. Мы – очень красивая пара и самая известная. Наши имена и фотографии постоянно печатают на страницах светской хроники. Бо говорит, что нам нужно как можно чаще посещать благотворительные мероприятия. Это хороший тон и дает ему ощущение, что он делает что-то важное. Я не против, хотя и не могу отличить одно событие от другого, так что не спрашивай меня.
– Чем занимается Бо? – спросила я как можно более небрежно.
– Занимается? Что ты имеешь в виду?
– Ну, по жизни. Он ведь когда-то хотел быть врачом, помнишь?
– О, сейчас он слишком занят моими делами. Он – бизнесмен и уж, во всяком случае, заработает гораздо больше денег, чем если бы был доктором. И не говори, что он слишком молод. Посмотри, как все хорошо получилось у Поля, – быстро добавила она.
– Раньше он говорил о том, какой это благодарный труд – помогать людям, лечить их, – печально проговорила я.
– Ну и что? Он и сейчас помогает людям и лечит их, и это для него вполне благодарный труд, – отозвалась Жизель. – Ну ладно, мне надо идти. Нам надо посетить еще кучу мероприятий. Мне совершенно нечего надеть. Я уже назначила встречу с модельером. Думаю, мне следует носить оригинальные модели, как ты полагаешь? Конечно, у тебя таких проблем нет, единственное, куда тебе приходится выходить, – так это в какой-нибудь дешевый бар или ресторан, поэтому тебе не надо заботиться о том, чтобы выглядеть модной. Передавай привел Полю. Пока, – пропела она и повесила трубку.