Всё, что нужно для счастья
Шрифт:
– Чем? Васька, Васька… Я ж тебя, как облупленную, знаю. Ты бы себя похоронила раньше, чем этот чёртов рак прибрал бы меня к рукам. Вон, и часа не прошло, а уже на пару лет постарела.
Глупости. Я себя старой не ощущаю. Ребёнок - потерянный, напуганный и совершенно беспомощный.
– Да и не планировала я вот так, как гром среди ясного неба. Хотела приехать с дочкой после, когда меня немного стабилизируют... Всё рассказать, временную опеку оформить. Собрала манатки, села на поезд, а тут баба Зоя, будь она неладна! Она должна была этот месяц
– Баб Зоя?
– вскрикиваю удивлённо и прижимаю руку к груди. Она же древняя совсем, для неё даже вывих опасен. Господи, даже не знаю сколько ей лет: девяносто или уже многим больше?
– Ага, её на скорой в область увезли. А куда мне со всеми этими баулами? Пришлось с пересадками к тебе мчаться.
Ясно. Только одного это не объясняет:
– И всё равно, разве так сбегают?
– Сбегают. Вот ты бы меня отпустила, вывали я это на тебя?
– я морщу лоб, а сестра понятливо кивает.
– То-то же. Со мной бы попёрлась, чтоб за ручку держать, пока надо мной тут персонал колдует. А я так не хочу, Вась. Это я болею, не вы. Да и признайся я сразу...
– Что?
– сбрасываю кроссовки и сажусь в позе лотоса на казённую койку, терпеливо ожидая, когда же она продолжит. И зачем-то плед глажу - мягкий, видно, из дома принесла.
– Ты бы не смогла меня ненавидеть. Не знаю почему, но мой диагноз на людей странно действует, всем меня пожалеть хочется...
– вновь улыбается, наверняка пряча за этой улыбку целую тонну горестных мыслей, и, кажется, не собирается продолжать...
– Ненавидеть?
– Конечно. За Макса... А ты имеешь право злиться, Вась. Я сама себя столько лет корю... Дерьмовая сестра из меня вышла, разве не так?
– Так, - констатирую факт и, тяжело вздохнув, оттираю вишнёвое пятно с её пересохшей губы.
– Но у меня выбора нет, так что я тебя и такую люблю.
Сейчас смотрю на неё и понимаю — пожалуй, над этими чувствами, даже обида не властна. По крайней мере сейчас, когда она укладывает свою голову на мои колени, прижимает к груди плюшевого кота (похоже Сонькиного) и, вымученно вздохнув, погружается в свои мысли. Как раньше... Только на стенах нет персиковых обоев, и кровать здесь только одна.
– Можно, я сегодня с тобой останусь?
– Нет. Ты же будешь реветь, - у меня голос дрожит, а она отвечает так спокойно, словно мы обсуждает погоду. Гладит мою коленку и прикрывает глаза от удовольствия, когда я запускаю пальцы в её мужскую причёску.
Буду. Я бы и сейчас поплакала. Да что там - завыть хочу, но вместо этого почёсываю её макушку.
– Зудит жутко. Так всегда, когда они начинают отрастать. Вась, ты меня не позорь - руки в порядок приведи. Тебе такая форма ногтей не подходит.
– Ладно, - киваю и тут же забываю об этом обещании.
– Придёшь в себя и сама мной займёшься.
У нас же есть время? Его не может не быть, иначе господь
– Займусь. И с психологом договорюсь, он поможет тебе смириться, - Смириться... Я до этого и не подозревала, что одно слово способно повергнуть человека в состояние шока.
– А тебе придётся смириться, Вась. Я всё равно уйду.
– Не говори так!
– Буду. Иллюзий напрасных не строй, ладно? Ты теперь не имеешь на них никакого права. У тебя Сонька, Вась. И сегодня пусть лучше она у Оксаны побудет - не хочу, чтобы она видела тебя такой.
Какой такой я даже не спрашиваю. До позднего вечера перебираю короткие прядки и умоляю свои руки запомнить эти ощущения. Кто знает, как долго я смогу их касаться?
Максим ждёт в машине. На часах начало одиннадцатого, но спрятать мою печаль не под силу ни сумеркам, ни приглушённому свету в салоне. По крайней мере, Некрасов замечает её сразу: включает радио, намеренно делая погромче, тем самым отрезая нам возможность поговорить. Я ведь не смогу сейчас, потому и пялюсь в окно, прижавшись лбом к прохладному стеклу.
Так и едем, каждый раздумывая о своём. Я пытаюсь осмыслить случившееся и попытаться принять мысль, что рано или поздно нам с Верой придётся расстаться, а он… Может, гадает, как будет справляться с Сонькой, когда её матери не станет? Прикидывает, сможет ли взвалить все заботы на себя или предпочтёт роль воскресного папы? Кто знает...
Господи, а как буду я? Мне ведь Веру никогда не заменить: она ласковая - я терпеть не могу сюсюканий; она ответственная, а я порой забываю оплатить квитки; она мама, а я суррогат. С виду женщина, а на деле - пустая упаковка…
– Это Кольки Пирогова квартира, - спустя сорок минут молчаливой езды, мы оказываемся в парадной старой многоэтажки.
Максим проворачивает ключ в замке, протянутый хмурой консьержкой, а я устало приваливаюсь к стене, дожидаясь, пока он поборет охранные механизмы. Гляжу на одиноко покачивающуюся лампочку и зябко кутаюсь в джинсовку. И так всю минуту, пока замок, наконец, не щёлкает, дверь со скрипом открывается и ноздри щекочет застоявшийся воздух. Сыростью пахнет.
– Он уехал пять дней назад. Моряк, служит на огромной посудине.
И семьи у него нет. Это невооружённым глазом видно. Комната всего одна, мебели кот наплакал, заляпанное окно прикрыто безвкусной шторой. Ни занавески вам, ни цветочных горшков. Впрочем, я тоже цветы не держу… Боюсь, что в один прекрасный день я обнаружу лишь высохшие стебельки, сиротливо торчащие из серой земли.
– Ты первая в душ? Я пока нам ужин приготовлю. Мы же, кроме оладий, ничего сегодня не ели.
И неудивительно: Новиковы мучились похмельем, позабыв и дальше придерживаться образа радушных хозяев, а я слишком торопилась добраться до Веры, чтобы пустить Максима к плите. Знала бы, какую правду узнаю, начала торопиться бы куда раньше. Года три назад, когда сестра осталась один на один со страшным диагнозом и плачущей дочкой на руках.