Все девочки взрослеют
Шрифт:
Я не прикасалась к ее вещам до второго семестра. Но как-то меня пригласили на маскарад. Точнее, пригласили весь наш корпус. Решив нарядиться Мадонной, я подумала, что большие золотые серьги-кольца Болдуин — то, что надо. Я взяла их и написала записку. Когда я вернулась, нашла ответ на подушке: «Положи сережки на место, это фамильная ценность».
Я вынула сережки из ушей и оставила их на спутанном клубке драгоценностей: жемчуга, браслетов, медальона с гравировкой «Болдуин». Меня подташнивало. «У богатых свои причуды, — вслух сказала я. — Фамильная
— Это были не сережки, — сообщила Олден Лэнгли. — Это была куртка. Кожаная куртка. Твоя мама ее взяла, и я здорово расстроилась.
— Вот как.
— Но не из-за материальной ценности! Эту куртку оставил мне дедушка по завещанию, она много для меня значила. А твоя мать понятия об этом не имела. Мы поссорились, но потом помирились. Вообще в Принстоне хватало подобных девиц. Богачек, готовых смешать с грязью только за то, что дышишь их воздухом, — Олден хихикнула. — Спроси у мамы о девушке с нашего этажа, которая заявилась в колледж со своими лошадьми.
— Надо же!
«Ерунда», — написала я на закладке, пока Олден говорила, а также — уж не знаю зачем — «лошади» и «мама».
— Так она... она... — начала я, но слова застревали в горле. «Она спала с кем попало? Она разгуливала с трусами в кармане? Она действительно была шлюхой?»
Олден, видимо, меня поняла.
— Все это выдумки, детка.
«Выдумки», — написала я. Но разве правда не может скрываться в выдумках, мерцать, как монеты на дне колодца? «Кем же она была? — думала я. — Кем на самом деле была моя мать? И кто я?»
— Может, позовешь маму? — попросила Олден с медовым южным акцентом. — На пару слов.
— Она спит, — ответила я.
Олден засмеялась.
— Везет же некоторым. Ладно, передавай ей от меня привет, детка. Скажи, что я помню о ней.
«Ма-ам», — заныл ребенок. Олден снова весело засмеялась.
— Ладно, мне пора. — И повесила трубку.
15
— Имя, — прочитал Питер.
Я сидела, прислонившись к подлокотнику дивана. Питер с открытым ноутбуком расположился напротив, положив босые ступни мне на колени.
— Ладно тебе. — Я махнула рукой. — Ты сам все знаешь.
Он строго посмотрел на меня и застучал по клавиатуре.
— Даты рождения.
Снова стук клавиш.
— Адрес, домашний телефон, рабочий телефон, сотовый телефон... — Он остановился. — Занятия.
— Ну, ты — диетолог.
Он поморщился.
— Бариатр.
— Как угодно.
— А ты кто?
Дело было в среду вечером. Работала посудомоечная машина. Френчи сопела на подстилке в углу. Джой заперлась у себя в спальне. А мы с Питером заполняли десятистраничную анкету фирмы «Открытые сердца. Услуги суррогатных матерей». (Это он выбрал «Открытые сердца», я же питаю слабость к игре слов, поэтому нашла в Интернете «Р. О. Дим и Ко», также предлагающую услуги суррогатных матерей и доноров яйцеклеток.)
— Напиши просто «домохозяйка». Звучит неплохо.
Питер забарабанил пальцами по краю ноутбука.
— Их интересуют налоговые декларации за последние десять лет. «Домохозяйка» не объясняет, откуда у тебя берутся деньги.
Логично.
— Может, «домохозяйка на хорошем содержании»? Или «домохозяйка, которая выиграла в лотерею»?
— Кэндейс, столько слов сюда не влезет.
Питер покачал ступней. Удостоверившись, что Джой по-прежнему наверху, я потеребила пальцы его ног. Накануне вечером мы смотрели фильм. Дочь увидела, что я глажу ступни Питера, с отвращением на меня посмотрела и вышла из комнаты.
— Может, сделаешь сноску?
— Я тебе что, Дэвид Фостер Уоллес?[61] — возмутился муж.
— Как насчет «бывший писатель»? Или «писатель в отставке»?
— Писатель, — напечатал Питер и вызывающе на меня посмотрел, словно бросил вызов.
Когда первые экземпляры «Больших девочек» прибыли в мой почтовый ящик (ярко-розовые обложки нахально торчали из строгих коричневых конвертов), я поверила, что все изменится. Я годами была читателем, потом журналистом. Годами мечтала стать настоящим писателем. И привыкла считать, что в миг, когда моя книга выйдет в мир, жизнь станет кардинально и бесповоротно другой.
Вечером в понедельник перед официальным выходом книги Питер повел меня во французский ресторан. Я хлестала вино и делилась новостью со всеми, от гардеробщицы до официанта, принесшего сырную карту. После десерта, шатаясь, я отправилась в «Барнс энд Ноубл»[62]. Питер поддерживал меня за талию. Сытая и довольная, я покачивалась перед витриной и сообщала равнодушным прохожим: «Здесь продают мою книгу!» (К сожалению, я не сообразила, что магазин еще открыт. Охранник пригрозил, что вызовет копов, если я не перестану пачкать стекло.)
На следующее утро я страдала от легкого похмелья и здорово волновалась. Мы с Люси, тогда еще мою сестру звали именно так, отвезли в аэропорт огромный серый чемодан и мою крошечную дочку (а также автомобильное сиденье, сумку для подгузников, детскую еду и тому подобное). Так начался книжный тур. В Кливленде я при полном параде уселась перед здоровенной стопкой книг в твердой обложке. Через два часа мне удалось продать аж целую книгу. Затем мы перебрались в Чикаго, где на встречу пришла всего одна женщина. По-моему, она была бездомной и забрела в поисках тепла.
В Канзас-Сити встреча проходила в роскошном книжном бутике. Сначала на витрине висел плакат «Больших девочек», но потом его сняли по просьбе постоянного клиента. Ко мне подошла дрожащая женщина с белыми губами.
— Ваша мама пообещала, что убьет меня, если я не приду. Вы не могли бы ей позвонить и сообщить, что я была здесь? — взмолилась она.
На встречу в Майами неожиданно заявилась моя бабушка со всем своим бридж-клубом.
— Эту книгу написала моя внучка! — громко произнесла она.