Все девочки взрослеют
Шрифт:
Я подняла книгу, как советовала Лариса, чтобы все хорошенько разглядели обложку. Хотя ее и без того трудно было пропустить: огромные полуобнаженные груди, между ними — мороженое, и вишенка сползает прямо в декольте. Не слишком интеллектуально. На книге Дэниела Ферстманна Фридлендера красовался зернистый черно-белый снимок чехословацкого замка. «Ладно, — подумала я. — Может, в другой раз».
— А потом отвечу на вопросы...
Я умолкла, увидев мужчину в последнем ряду. Синий костюм. Курчавые темные волосы, посеребренные сединой. Мужчина блестел: золотые часы и обручальное кольцо, очки и зубы. Отец поднял руку, и мое сердце остановилось.
— Кэнни, — интимно произнес он, словно
Я с трудом сглотнула и выдавила:
— Привет, папа.
По комнате прошел шепоток. Видимо, те, кто читал роман, вспомнили ужасного отца, фигурирующего в нем. Я заставила себя открыть книгу и прочесть по памяти слова, написанные давным-давно:
— «Из всех мужчин, которые меня использовали и бросили, первым и худшим был отец. Дрю Бланкеншип дышит ему в затылок. Когда я пролистывала номер “Космо”, соблазненная, как обычно, обещанием быстро сбросить десять фунтов, познать тонкости звездного макияжа и выучить пару экзотических поз, которые заставят его стонать, скулить и по-собачьи молить о добавке, я с удивлением обнаружила имя Дрю под статьей “Большая-пребольшая любовь”. “Дрю написал статью?” — удивилась я. Это ведь я охотилась за внештатными заказами и это я надеялась когда-нибудь увидеть свою фамилию в национальном журнале. До сих пор я считала, что предел мечтаний Дрю — вырастить куст марихуаны, который попадет в “Хай таймс”[64]. Я просматривала статью, понимая, что ошибалась. Мое сердце билось все сильнее, руки заледенели».
Толпа смеялась в нужных местах и благодарно вздохнула, когда выяснилось, что название «Большая-пребольшая любовь» — намек на пышную фигуру Элли. («Честное слово, хозяйство Дрю тут ни при чем, — написала я. — Поэтические преувеличения так далеко не заходят».) Я читала и украдкой посматривала на папу, по-прежнему стоящего в заднем ряду — руки в карманах, лицо непроницаемо. Судя по всему, фраза об отце его не задела. Я снова обратилась к роману, мысленно сосредоточившись на своей сестре и Джой и успокаивая себя, что в огромном кресле, спиной к собравшимся они в безопасности. «Убереги ее, убереги ее, убереги ее от него». Кровь стучала в виски. Ладони стали липкими от пота.
— Вопросы? — обратилась я к залу.
Руку подняла женщина в переднем ряду.
— Я сочиняю роман, — сообщила она.
Я машинально начала объяснять, как написать книгу, найти агента и вывернуть правду наизнанку. Внезапно у меня перехватило дыхание. Джой с историей об Элоизе в руках брела по проходу прямо ко мне.
— Прошу прощения, — пробормотала я. — Люси? — позвала я в микрофон.
Сестра прибежала из детского отдела. Быстро... но недостаточно быстро. Под гул толпы отец нагнулся и подхватил Джой на руки. Обычно дочь вопила при виде незнакомых мужчин. Боялась, часто не зря, что незнакомец — очередной доктор, собирающийся уколоть ее иголкой. Но на этот раз она уютно свернулась на груди своего деда и обхватила его руками за шею. Мое сердце остановилось.
— Привет, котенок, — сказал отец.
— Котенок! — повторила Джой и радостно захлопала в ладоши.
Я замерла, не в силах поверить в происходящее. Отец тем временем достал из кармана маленькую серебристую камеру и с улыбкой протянул соседу. Тот охотно сделал снимок. Наконец я смогла пошевелиться.
— Джой. — Я протянула руки к дочери.
— Котенок! — хихикала Джой.
— Поздравляю, — сказал отец.
Он осторожно поставил Джой на пол. Когда я смахнула слезы и подняла дочь, отец уже ушел. Я стояла, разъяренная и смущенная, мое сердце колотилось, ноги стали ватными. Зачем он явился после стольких лет? Я села в кресло и закрыла глаза. Неважно. Завтра утром мы уезжаем. Дома разберусь.
На следующий день мы прибыли в Филадельфию, в мое уютное жилье, к Питеру, тоска по которому всю последнюю неделю почти не отпускала. От чемодана отвалились два колесика. Сестра прихрамывала после попытки забраться в складной манеж Джой. («Хотела выяснить, — не без пьяной гордости пояснила она, — помещусь ли в нем».) Посаженный мной садик задушили сорняки; кадки с анютиными глазками и петуниями задыхались от жажды. Книга стерла из жизни целый сезон.
Я стала модной новинкой, кумиром больших женщин. И потому вернулась домой с утешительным призом: пачкой предложений одно безумнее другого. Например, стать новым «лицом» весонаблюдателей.
— Но я же толстая! — напомнила я Ларисе.
— Полагаю, они это исправят, — хмыкнула она.
Хочу ли я рекламировать низкокалорийное печенье, обезжиренное мороженое, одежду для беременных большого размера? (Нет, нет, очень соблазнительно, но тоже нет.)
Банк выдал мне белую кредитную карту — редкую разновидность, у которой нет лимита, зато есть всевозможные привилегии и бонусы. Врач из Иллинойса предложил бесплатную операцию по уменьшению желудка. Пластический хирург из Питтсбурга — дармовую ринопластику. Четвероюродный брат, которого я видела третий раз в жизни, попросил денег в долг, намереваясь открыть бизнес: персональные тренинги плюс безалкогольный бар. (Я отказала, но взамен предоставила возможность укоротить нос или желудок — на выбор.)
Самой странной была идея рекламировать тампоны на территории учебных заведений.
— Мне что, придется разъезжать по колледжам в костюме гигантского тампона? — спросила я у Ларисы по телефону.
Я так и видела, как она сидит в мягком розовом кресле за антикварным кленовым столом и листает бумаги.
— Не думаю, — отозвалась Лариса.
Я не унималась.
— Может, мне все-таки одеться гигантским тампоном?
— Гм...
— Эта компания выпускает тампоны с веревочками или без?
— Нравится шутить насчет месячных? — вздохнула Лариса.
— Мне столько приходится впитывать! — воскликнула я.
Времени ни на что не хватало. Когда я вернулась домой, издатель организовал еще шесть интервью. До того как сочинить книгу, до того как родить ребенка, я много лет вела развлекательную рубрику в «Филадельфия икзэминер». Я решила, что десять лет жарки котлет подготовили меня к путешествию по мясорубке. Увы, я ошибалась. Я впускала в дом бывших коллег: прыщавых и гладких, беспокойных и безмятежных, работающих матерей со звонящими мобильными, медлительных стариков, которых кидало из газеты в газету и из журнала в журнал. Показывала им дом, травила байки о книжном туре, знакомила с Джой. В основном получалось неплохо. Правда, журналисту из «Паблишинг тудей» не понравилось содержимое моего холодильника (слишком много масла и слишком мало свежих фруктов). А чикагский еженедельник опубликовал интервью под мерзким заголовком «Неподъемная девица — королева современного любовного романа». («Неподъемная? — жаловалась я Питеру, размахивая вырезкой — Неподъемная? Пусть зарубят себе на носу, «неподъемными» бывают мешки с мусором. А я пухленькая».)
Как-то в воскресенье утром я открыла почтовый ящик и увидела, что «Икзэминер» нет.
— Это ты забрал газету? — крикнула я.
Питер отвел глаза и покачал головой.
— Сегодня не принесли, — ответил он.
У меня упало сердце. Газета приходит всегда, значит, Питер встал пораньше и выкинул ее. Я поняла почему. За неделю до этого я беседовала с журналисткой из «Икзэминер», тихоней, нанятой на мое место. Она принесла букет гвоздик из супермаркета.
— Обожаю детишек! — сообщила журналистка перед знакомством с Джой. — Если вам вдруг понадобится няня...