Все дороги ведут в Рим
Шрифт:
Их жизнь уютно устроилась в маленьком домике с зеленым перистилем, с триклинием, украшенным прозрачными «аквилейскими» фресками и старинными бюстами. Порой ее даже поражало это спокойствие и умиленность внутри, тогда как за стенами было тревожно и гадко. Удочерение девочки отодвинуло внешний мир еще дальше. Они уже не читали вестников, и радио почти не включали. Один день был похож на другой. Вот только Маргарита подрастала, и этот факт сам по себе вызывал тревогу. Но она была хорошая девочка, она не уходила из дома по ночам. Театр они посещали вместе. У Марго не было ни друзей, ни поклонников, ее одиночество их радовало. И вдруг – она исчезла.
Теперь этот уютный мир сделался
Стук в дверь заставил осиротевших супругов вздрогнуть.
– Они? – шепотом спросила Роксана и замерла.
Кассий Лентул прислушался. Не похоже – стук уж больно тихий, осторожный. Все знают, что они стучат настойчиво, громко. Кассий не мог заставить себя шагнуть к двери. Открыла Роксана. На пороге стоял лишь один человек в черном плаще с капюшоном. Роксана почти не испугалась – исполнители никогда не являются в одиночку.
Человек ни слова не говоря отстранил женщину, вошел и закрыл за собой дверь.
– Кто в доме, кроме тебя? – спросил он. Голос был молодой, но властный, привыкший повелевать. И почему-то показался смутно знакомым.
– Мой муж, – отвечала Роксана и глянула подозрительно – не грабитель ли?
Под туникой на поясе с некоторых пор она носила узкий кинжал. Сейчас ладонь лежала на рукояти.
Человек откинул со лба капюшон, и она узнала императора.
– Уезжайте, – сказал Август. – В Галлию. А оттуда – в Альбион. У меня есть данные, что вас хотят арестовать в ближайшие дни.
Кассий Лентул шагнул вперед и встал рядом с женой.
– Я не могу уехать, пока не узнаю, что с моей дочерью, – он постарался придать своему голосу больше твердости, но не получилось – голос предательски дрожал. Он снял и протер очки. Вновь надел.
– Твоя дочь в безопасности.
– Ты знаешь, где она, Элий? – Кассий и сам не знал, почему оговорился. Может, потому, что Август внешне походил на своего отца в молодости. Или потому, что ночами, страдая бессонницей, вел с бывшим Цезарем бесконечные споры. И мысленно обращался к изгнаннику чаще, чем родным и близким, которых видел ежедневно.
Постума это обращение смутило. Он отвернулся и сказал торопливо:
– Маргарите ничто не угрожает.
– Она совсем еще девочка…
– Ей ничто не угрожает, – перебил Август раздраженно. – Клянусь гением моего отца. И своим собственным. Хотя эта клятва и звучит теперь двусмысленно. А вас двоих чтоб утром не было в Риме.
Он накинул на лоб капюшон и растворился в темноте. Именно так показалось Кассию и Роксане. Они не знали, что и думать. Надеяться? Отчаяться? Бежать? Остаться? Уж не сыграл ли шутник Август с ними очередную злую шутку. Всему Риму известно: он большой затейник. Впрочем, они сомневались не долго. Фактически Август отдал приказ. И они подчинились. Возможно, это приказ отправляться в изгнание. Ну что ж, стоит утешиться, – в Альбионе они будут не одни. Там теперь целый квартал беженцев из Империи, занят своими дрязгами, будущим Империи и Альбиона, рассылкой писем, сочинением протестов, изданием вестников в количестве сорока штук. Так что в Лондинии у изгнанников будет много дел.
Они спешно упаковывали вещи, все время что-то путая, роняя, ненароком разбивая самое ценное и не находя необходимого. Как мало можно уложить в две дорожные сумки. Как много дорогих вещей, которые стали частью тебя самого, придется бросить. Вот коробочка с вещами Маргариты – ее платьице, ее сандалики, ее кукла с отбитым носом. Ее диплом об окончании лицея. Вот ваза, подарок Макция Проба. Вот библион с автографом Фабии.
А сколько еще дорогих вещей, на которые в повседневности не обращаешь внимания: любимые занавески из тончайшего виссона, коллекция кактусов… И наконец, ларарий, сработанный из орехового дерева, украшенный позолотой.
Скульптурки из ларария Кассий Лентул положил в сумку. Он рисковал. Если вигилы на границе увидят статуэтки, они сразу поймут, что Кассий бежит из Рима и задержат его. Но бросить домашних божков Кассий не мог. Он не знал, можно ли оставить Маргарите записку. Не опасно ли? Но все же решил оставить. Написал на листке бумаги «С нами все хорошо», подсунул под золоченую статуэтку Эскулапа на столе. Внешностью Эскулап был немного похож на Элия. Маргарита любили эту статуэтку и, помнится, в детстве, хотела ее нарисовать. Но не получалось.
На рассвете Кассий Лентул и Роксана покинули Рим.
В эту ночь в римском военном лагере в Виндобоне не спал легат Рутилий. Молодой человек, которому не исполнилось еще и тридцати, он получил назначение совсем недавно – после удачно проведенной операции против виков. Десант виков был то ли провокацией, то ли разведкой боем. Странность этой истории была прежде всего в том, что Империя не сорвалась после короткой схватки в настоящую войну. Заварушка, на которую не слишком обратили внимание репортеры, стала добычей дипломатии, а Рутилий получил повышение и должность легата вместе с новым назначением в Виндобону, которое более напоминало ссылку. Здесь в лагере когда-то умер от чумы Марк Аврелий. И Коммод, принявший от отца Империю, столкнул ее в такую яму, из которой вытягивать Рим пришлось не одну сотню лет.
На закате, перед первой стражей, прибыл издалека посланец. Одетый в короткую линялую тунику и замызганный плащ, похожий на разнорабочего из строительной центурии, он, тем не менее, сразу был допущен в лагерь. Его проводили в принципарий, и долго легат и его гость сидели, склонившись над столом и разглядывая привезенные посланцем фото.
Фотографии привели Рутилия в мрачное настроение. Если бы Рутилий питал склонность к вину, он бы непременно напился. Но молодой легат был рассудителен не по летам: он лишь курил одну табачную палочку за другой и вновь и вновь разглядывал фотографии. Посланец принимал фото одно за другим из рук легата и тоже долго рассматривал, хотя сам, прежде чем отправиться в дальний путь, изучил материалы несколько дней.
– Их сотни, – шептал Рутилий, рассматривая фото. – Броня слабовата. И они уязвимы. Но их сотни.
Неожиданно он вытащил стаканчик с костями. С минуту гремел костяшками. Потом метнул. Выпали две шестерки. Легат подивился. И сел писать письмо. Он писал императору. Запечатал личной печатью и отдал посланцу.
Утром посланец, уже переодетый в тунику из тонкого шелка и светлые брюки, в щегольских кальцеях из мягкой кожи, в сопровождении двух переодетых в гражданское легионеров, довольно умело изображавших слуг богача, занял отдельное купе в поезде, идущем в Рим. Все в поезде дышало роскошью – дубовые панели, кожаная обивка лож, начищенные до нестерпимого блеска бронзовые ручки. Но у посланца Рутилия эта роскошь вызывала легкое раздражение. Она была как бы избыточной, лишней в мире, на который черным крылом наползала тень грядущей беды. И хотя поезд следовал точно по расписанию, посланец хмурился и все время поглядывал на золотой хронометр. Фотографии и письмо Рутилия он вез в небольшой кожаной сумке, в которой обычно возят только личные вещи – смену белья, зубную щетку да еще, быть может, стаканчик с костями. Сумку посланец поставил на пол между ног, и время от времени, прикасался к ней, опасаясь, что она может исчезнуть. Один из сопровождающих дежурил в коридоре. Второй сидел в купе. Потом они менялись.