Всё хоккей
Шрифт:
Пока я раздумывал, где провести эту ночь, мои ноги давно уже это решили. Нет, не ноги, а мой разум или, скорее, чувства. Камера хранения наконец-то была отворена. Я наконец-то решился найти ключ от нее. И использовать по назначению. Благо, номер я ее помнил и хорошо уже видел.
Сам того не желая, я пришел к дому, где жила Тоня. Поначалу даже оправдывал себя, нелепо и неловко доказывая, что шел к Максу. Конечно, не с целью найти у него прибежища, а просто поговорить по-мужски. Просто дать в морду. Но эту были только отговорки. О Максе я и не думал. Как ни странно не думал даже о его мелкой книжонке, написанной на основе размышлений великого человека, ученого Смирнова о талантливом человеке, хоккеисте Белых. Я, конечно же шел к Тоне. И
Дверь на мой звонок быстро открылась. Но я не бросился навстречу Тоне и не сказал ей что-нибудь циничное, чтобы не показывать свою любовь. У меня не было для этого возможности. Передо мной стоял профессор Маслов.
— Что вы тут делаете? — хмуро спросил он.
— Как жаль, что вы меня узнали, — заметил я с досадой. — Думал, что я изменился.
— В какую сторону?
— Надеялся, в лучшую.
— Как знать. Лучшая сторона — как обычно изнанка. Не боишься запачкаться. В любой момент можно вывернуться.
— Спасибо. И все же.
— Все же вы в любом случае изменились. Вы не тот хоккеист Белых, о котором трубила эта взбалмошная страна, и не тот чокнутый ученый, о котором эта взбалмошная страна молчала. Вы середина. Поэтому я вас и узнал.
— Спасибо. Спасибо за мнение о моей стране и обо мне. А еще спасибо за середину. Она и есть сердцевина. Как правило, в пище мы именно ее и предпочитаем, самое сочное, вкусное и полезное, — я вдруг некстати вспомнил гастрономические уроки Смирновой.
— Вы хотите, чтобы я у вас взял автограф? Весьма ценный автограф достойного человека. Прожившего достойную жизнь и легко с чужой жизнью расправившийся.
Вообще-то он неожиданно осмелел. Прошел в Тонину комнату, сел в кресло, затянулся сигарой и даже поболтал для придания непринужденной обстановки ногой. И даже чем-то напомнил Макса.
Без приглашения и я прошел в комнату, и сел напротив. Сигары я не курил, поэтому вытащил сигарету. Но на всякий случай огляделся. Вдруг где-нибудь прячется Тоня? Она была бы кстати? Или некстати?
— Ее нет, — резко и сухо ответил он на мое мотание головы. — И я бы предпочитал, чтобы и вас не было тоже.
Как не было? В этой квартире? Или в этой жизни?
Мне показалось, он на секунду замешкался. Но тут же взял себя в руки. Он был хирург. Хирурги ошибок не допускают. Во всяком случае, это догма. Он эту догму знал. Равно как и знал, что любая догма небезгрешна. Всего лишь понятие, но не практика.
— Эту квартиру я подарил Тонечке. И она прекрасно знает, что я могу в ней жить. Или существовать.
— Или существовать?
— Вас что-то волнует? Моя племянница? Ее жених Макс? Она, кажется, у него. Можете убедиться.
Здесь он хотел ударить побольнее, как врач, он знал куда ударять, в сердце, он был кардиолог.
— Нет, увы, нет. Хотя эти люди мне небезразличны. Меня лишь волнует медсестра Женя. Кстати, вы знаете, что ее жених (я применил его метод удара в сердце) разбился недавно.
На его лице ни дрогнул ни одна мускул.
— Женя? Медсестра? Ее жених? Да, что-то припоминаю. Хотя про жениха меньше. А я-то при чем? Жаль, что они ко мне не обратились, может быть, я бы им мог помочь.
— Вряд ли. Женя с машиной свалилась с крутого склона, ее лицо было изуродовано до неузнаваемости, хотя, думаю, вы как человек долго с ней проработавший все же бы узнали ее. А ее парень разбился… Да так, пустяк, на гонках. Гонщик — это его профессия. Профессия часто убивает. Впрочем, он не умер, но это одно и тоже. Он лежит неподвижный. Парень, который ни секунду не мог удержаться, каждое его движение, мимика, слово, только они были смыслом его жизни. Он этот смысл потерял. Правда, теперь прослушивает записи с автогонок, с шумами машин на автострадах! Он так счастлив. Знаете, одни тишину слушают, другие пение птиц, третье — визги машин. Наверное, еще есть те, которые слушают заводской гудок, а другие — взрывы снарядов, а кто-то — просто голоса своих любимых людей. Разные есть люди. Возможно, только в неподвижности и познается человек. Его суть. И его мечты о жизни, какой она должна быть, а если нет, то какой она для него могла бы быть настоящей. Может, только в неподвижности и познается настоящая мечта.
— Вы романтик? Как странно! Я про вас читал совсем другое.
— Я про себя тоже другое читал. Но это не значит, что это не я. Я тогда был другим. Теперь перед вами тоже я.
— Кто передо мной? Человек, который убил, или человек, который оправдан? За убийство?
— И то, и другое. Ведь мы все убиваем. Но не все бываем оправданы, и далеко не все оправдываются. Наше убийство начинается с детства. Мы ходим по траве с жучками и паучками, иногда от детской непосредственности раздавим божью коровку или светлячка. Ну и что? Кто об этом плачет? Природа сама себя подставляет — для убийства, она не умеет защищаться… Уже позднее с нездоровым азартом мы стреляем в беззащитных лосей и зайцев. Неужели мы в этот момент так голодны? Если да, то это оправдывает все. И желание жить, и жить поколениям, и нашим детям, а если нет? Если просто так. От азарта? Что тогда это оправдывает? И почему каждый из нас спит спокойно? И никакое лекарство по уничтожению памяти им не нужно. Разве не так? Мы давно узаконили убийство растений, животных, тут же подвернули к нему убийство определенных рас, религий, политически неугодных обществу. Как осталось мало? Вам не кажется, как осталось мало? Просто узаконить убийство? Впрочем, негласное убийство давно уже узаконено. И нам остается лишь одно. Самое малое. И такое некрасивое и беспомощное. Мы должны думать не о том, чтобы не совершать убийства. А чтобы совершать их по минимуму. По минимуму. Потому что все убивают. Но, к сожалению, даже о такой малости думают лишь те, кто имеет сердце. Совершать убийства по минимуму.
— Вы о себе?
Он внимательно на меня посмотрел. Умные глаза, залысина, типичный ученый. Наверное, именно о таком мечтала парикмахерша. И о таком мечтала медсестра Женя. Настоящий ученый, может быть гений. И все же мне казалось, своей звезды он так и не увидел. А возможно, просто не любил смотреть на звезды.
— Я о человечестве,
— Вы сегодня выносите приговор человечеству, а не себе и не мне. А человечество несовершенно.
— Как и я, как и вы. Мы все совершаем убийство. Осознанное или нет. Но не каждый это сможет это признать.
— Я даю жизнь человечеству, более того, отбросив эти ненужные высокопарные фразы, я даю жизнь отдельному человеку. Понимаете, отдельному! У которого есть дом, родные, мечты, планы, возможности, и он имеет право на жизнь, черт побери! Он, отдельный человек, а не какое-то абстрактное человечество! И он каждый благодарен мне. Ведь я ни больше, ни меньше спас ему жизнь. Разве этого мало? Мало, чтобы списать мои прошлые ошибки, прошлые просчеты, прошлое невежество. Разве этого мало?
— Нет, это много. Очень много. Если вы человек с чистой совестью.