Всё хорошо, что хорошо кончается
Шрифт:
Однако ранние сумерки вынуждают Тилли прекратить работу. Она укутывается до ушей, поскольку стоящая у наших ног жаровня окончательно остыла, и тоже погружается в дремоту.
К ночи мы добираемся почти до границы с Первым королевством и устраиваемся под прикрытием Кремовых скал. Остаток пирожков Гилберт отдаёт Карбри — с одной стороны, это справедливо, ведь бедняга весь иззяб и провёл целый день в пути, правя каретой. С другой стороны, я могу умереть голодной смертью. Проклятый Фланн, даже провизию толком собрать не смог! Вот вернусь и прогоню его.
— Что ворчишь? — спрашивает Гилберт.
Они втроём сидят у костра и жарят хлеб на прутьях, пока я надеюсь найти под сиденьем что-то повкуснее, что, возможно, могло тут заваляться. Однако мне пока не везёт.
— Это не я ворчу, — злобно отвечаю я, — это мой живот.
Тилли протягивает мне один из прутиков.
— Хлебушек будешь? — добродушно предлагает она.
— Просто хлеб без ничего? — морщусь я. — Фу, ну что это за еда! Этим ведь и не насытишься даже. Давай же, давай его сюда скорее!
Вскорости заканчивается и хлеб. Карбри заменяет угли в жаровне и просит позволения вздремнуть в карете, а мы остаёмся сидеть у костра, укутавшись в плащи.
Горы защитили то место, где мы находимся, и ветер не нанёс сюда снега. Скалы нависают козырьком над нашим маленьким убежищем, между костром и дорогой стоит карета, а земля под нами хоть и мёрзлая, но в тёплых шерстяных плащах сидеть уютно.
— Давайте рассказывать страшные истории, — предлагает Тилли.
— Я знаю одну, — говорю я. — Однажды Гилберт отрастил усы... ай, за что?
— А Сильвер посмеялся и был жестоко убит, — удовлетворённо произносит этот негодяй, только что отвесивший мне подзатыльник. — Ещё будут интересные истории? Я тоже знаю одну.
— Какую? — спрашиваю я, чуя подвох.
— Однажды путники собрались в дорогу, взяв с собой провизию на троих. Никто не знал, что в последний миг к ним присоединится четвёртый, да не кто-нибудь, а сам Сильвер Прожорливый. Он умял припасы ещё до конца первого дня, затем, наверное, сожрал своих спутников и коней и умер от голода, обгладывая сиденья кареты. Ха, я увернулся!
— Тише вы, — шикает на нас Тилли, кивая на карету. — Человека разбудите, а он ведь устал. Давайте я лучше вам расскажу страшную историю о несчастной любви и призраках.
— Лучше расскажи, как тебя угораздило влюбиться в Андраника, — предлагаю я.
— Сильвер, — укоряет меня мой друг, — ты груб.
— Что значит — «угораздило»? — вспыхивает Тилли. — Ты так говоришь, будто он не заслуживает хорошего отношения. А он, между прочим, лучше тебя. Он не говорит другим людям злых вещей, никого не стремится обидеть...
— Да что ты, — возмущаюсь я. — Слышала бы ты, как этот замечательный человек угрожал мне, что всем расскажет...
Тут я осекаюсь, потому как едва не сказал кое-что лишнее.
— О чём расскажет? — любопытствует Тилли.
— Не о том ли случае на праздновании его дня рождения, о котором вы как-то упоминали? — спрашивает Гилберт. — Так что там случилось-то?
Похоже, я всё-таки сказал достаточно.
— Просто забудьте! — сержусь я. — Тилли, кажется, хотела рассказать одну историю.
— Но мне теперь интереснее твоя, — говорит вредная девчонка.
— Как-нибудь в другой раз, — обещаю я. — Сейчас время неподходящее. Расскажи-ка вот лучше, как вы с Андраником познакомились.
Тилли принимает задумчивый вид.
— Хм, — говорит она. — Хм, хм...
Вид у неё делается всё более мечтательным, а на губах появляется улыбка.
— Я так понимаю, это интересная история, но мне тоже хотелось бы послушать, — говорю я и слегка толкаю Тилли в плечо, чтобы вырвать её из мира грёз.
— Да, это чудесная история, — наконец отвечает мне она, возвращаясь в реальность. — Сейчас соображу... началось с того, что у нас на камине стояла фарфоровая статуэтка. Очень красивая фигурка возрастом в несколько сотен лет, изображающая парня с птицей на руке. На первый взгляд статуэтка казалась белой, но стоило приглядеться, и на ней будто оживали краски: нежно-розовый румянец покрывал щёки юноши, в его волосах играли золотистые блики, а наряд приобретал тонкий серо-голубой оттенок. Я подолгу могла стоять у камина, любуясь работой чудесного мастера. А для дедушки — я жила и воспитывалась в его доме — эта вещь была вдобавок важна как подарок его невесты. Бабушка умерла давно, ещё до моего рождения, и я знала, что дедушка очень её любил. Портреты видела: красавица!
— Это история о твоём знакомстве с Андраником, а не о бабушке с дедушкой, ты не забыла? — на всякий случай уточняю я.
— Сильвер, не мешай, — укоряет меня Гилберт.
— Я, знаешь ли, в отличие от некоторых помню, что кому обещаю и о чём говорю, — фыркает Тилли. Не понимаю, к чему это она клонит. — Так вот, однажды случилась настоящая беда...
— Ты познакомилась с Андраником, — догадываюсь я. — Что ж, замечательная, трогательная история. Аж за душу взяло.
Хмурая Тилли протягивает мне шарф.
— На, — говорит она. — Как ощутишь, что готов что-то ещё сказать — суй его себе в рот. А беда была в том, что статуэтка разбилась. Дедушка не позволял, но иногда я осторожно её брала в руки, а в тот раз как-то неловко поставила. Да и мала я тогда была, каминная полка находилась выше моей головы. Дед не ругался, но лицо его... он будто что-то дорогое потерял. Собрал бережно осколки, даже самые тонкие, и ушёл, ничего мне не сказал. Ох, как же я тогда плакала! Полночи просила у богов, чтобы случилось чудо. И представляете, под утро снится мне бабушка...