Все хорошо
Шрифт:
– А с другой стороны, – он взглянул на меня почти зло, – я не понимаю, что это меняет. Ну что? Подумаешь – гипноизлучатели… Ведь это же не порабощение, не насилие. Разве не так? Разве открывать то, что от природы есть в нас самих, – преступление? Или грязь? Или – что? Почему меня так затрясло, когда я… узнал?..
– Не знаю, Эрик, – сказал я. – Наверное, нам просто обидно.
3
АЛЯ
Было почти невыносимо тревожно: почти так, как тогда на Радуге – в те несколько часов, когда о катастрофе уже узнали, когда понеслись
Сейчас не было ни Волны, ни бледных мальчишек и девчонок на площади перед кораблем – но давило, давило со всех сторон… волна была невидима, а о горящих поселках все знали, но молчали, и детей вывозить было некуда и не на чем… и лишь Горбовский был тот же, был тут, рядом. Аля покосилась: угрюмый, длинноносый… Он перехватил ее взгляд и грустно-ободряюще улыбнулся ей:
– Ничего, Сашенька. Как-нибудь…
Он дернулся из узла связи вот такой: озабоченный и озадаченный. Ничего не сказал, а Аля – почему-то не смогла спросить.
Автопилот, пусть тупой и безмозглый, путь помнил, так что за курсом можно было не следить. Джунгли замерли внизу – как замирают многие вещи, когда на них смотрят. Стоит отвести взгляд…
– Леонид Андреевич, а вы сами в Странников верите? – высунулась сзади Тамарка. Лариска дернула ее за ноги, уволокла обратно, что-то сказала на ухо. Тамарка издала некий свист: такой получается, когда через вытянутые губы всасываешь воздух.
Горбовский обернулся:
– Как бы это так сказать, Тамара, чтобы и правду – и не слишком длинно? Пожалуй, в целом – да, верю. Они существуют – именно сейчас. Не в далеком прошлом, как это казалось поначалу. Но я убежден с некоторых пор, что все наши представления о Странниках ничего общего с действительностью не имеют. У нас слишком сильная инерция мышления, мы приписываем им, вольно и невольно, человеческие черты. Или хотя бы черты известных нам негуманоидов. А они – совсем другое…
– Вы их боитесь? – вдруг спросила Аля.
Горбовский посмотрел на нее искоса, вздохнул:
– Ну что значит – боюсь… Привык уже.
– Понятно, – сказала Аля.
– Их становится как-то неприятно много, – сказал Горбовский. – То ли мы раньше не замечали их следов, то ли… то ли этих следов не было. Я помню: мы ведь специально, целенаправленно искали эти следы, каждая пуговица была сенсацией. А вот уже лет двадцать – не ищем, потому что – какой смысл искать то, что в изобилии? Начинает казаться, что космос засижен Странниками как мухами… Смешно: на Луне – туннель из янтарина! Как раньше не заметили, непонятно. Буквально под Птолемеем… тысячи людей: ходили, копали, строили – никто не видел. И вдруг: вот он. Старый такой, в пыли весь. Как это понять? То ли сто лет полнейшего разгильдяйства и верхоглядства, то ли Странники умеют значительно-больше гитик, чем наша наука.
– Просто они живут не только в пространстве, но и во времени, – сказала Лариска.
– Вот и Комов так считает, – грустно согласился Горбовский. – А я боюсь, что – не только это:
– Мы отклонились, – сказала Тамарка. – Вон где площадка.
Она показывала далеко в сторону, где на самом деле мелькнула между кронами желтая крошечная башенка.
– Не понимаю, – сказала Аля. – Вот же – курс…
– Не обращайте внимания, Саша, – мягко сказал Горбовский. – Что такое автопилот? Железка… У меня ощущение, что мы все – человечество, что ли, – вселились в покинутый дом. Но не совсем покинутый. Сумасшедшие киберы устраивают сумасшедшие уборки. Призраки умерших хозяев приходят по ночам и звенят цепями, воют, скрежещут зубами…
– Подкидывают детей, крадут носовые платки… – в тон ему сказала Аля.
Тамарка завизжала.
– Коза! – обернулась Аля. – Ты могла бы…
Но Тамарка, по-настоящему бледная, смотрела в сторону и вниз, указывая на что-то вздрагивающей ручкой, и Аля посмотрела туда же. Выплывшая из зарослей клетчатая посадочная площадка была пуста. У основания башни лежали два человека. С ними было что-то не в порядке. Но надо было иметь Тамаркины сверхзоркие глаза, чтобы увидеть и понять увиденное…
У лежащих просто не было голов.
СТАС
После «сьесты» я никак не мог успокоиться: трясло, лил пот, зубы стучали. Ни о каком мониторинге здесь, конечно, и думать не приходилось, но прежде подобным ощущениям сопутствовало то, что я называл «павианством»: ловкая ходьба на четвереньках, почесывания, неразборчивые звуки. Кое-что еще. Моих новых тюремщиков я ни о чем таком не стал предупреждать – даже не знаю, почему. Должно же быть что-то, чего они обо мне не знают…
И – странно: вдруг обнаружилось, что без мониторинга, непроизвольно сосредоточась на том зареальном своем существовании, я кое-что – слабо, нечетко, размыто, непонятно, бесцветно и бессмысленно – но помню! А значит, можно поработать над этим…
Пандорианский день клонился к вечеру. То есть – прошли как раз сутки с момента прилета гостей. Точнее – гостий. Я почему-то знал уже твердо, что встреча та начала иметь последствия, что сдвинулись какие-то пласты в мироздании, заскользили – и вот-вот (но не в смысле времени, а в смысле причин и следствий; времени же может пройти и век) разразится землетрясение, мое ли персональное, никем более не отмеченное, или же – повсеместное, повселюдное… Почему-то очень хотелось выть.
…Да знаю я, что я – не человек! Копия, подделка… действующий макет в натуральную величину… точность молекулярная, ну и что? А с другой стороны…
…не вяжется что-то у этих подпольщиков. Но что именно – пока от меня ускользает. Хотя вроде бы должно лежать близко и просто…
…и вроде бы как со мной самим – ну и что? Ну, гипноизлучатели. Прав Эрик. Если это помогло выжить, спасло, если и сейчас миллиарды счастливы не иллюзорно, не вопреки реальности, а именно потому, что жизнь так замечательно создана, сконструирована и воплощена, – то не оставить ли все так, как оно есть, на веки веков? Или мы опять начинаем искать приключений?..
А почему все-таки андроидам нельзя жить на Земле? Ведь не прихоть же это Мирового Совета?
И – Странники…
Я выгнал из головы все прочие мысли и заставил себя сосредоточиться на двух последних. Пришел кто-то в биомаске, принес еду. Я автоматически воткнул в себя несколько рыбных палочек, запил томатным соком. Зарядился. Держа при этом на лице скучающую гримаску. Приходилось прилагать усилия, чтобы ее держать, потому что то, что стало возникать в голове через полчаса после начала усиленных спекуляций, нравилось мне все меньше и меньше.