Все хорошо
Шрифт:
– Приветствую вас, Попов! – пророкотал сидящий. – Поздравляю с освобождением!
– Спасибо, – хмыкнул я. – Где дверь?
– Дверь далеко отсюда. Одному вам ее не найти. Стул гостю!
Тут же под колени сзади мне ткнулось мягкое, я сел – и почти провалился. От этих бегающих безмозглых кресел-амеб я успел отвыкнуть. Теперь мой собеседник возвышался надо мной подобно горе.
– Я понимаю, у вас множество вопросов, – продолжал человек-гора. – Равно как у меня – множество ответов. Но прежде я сам спрошу вас: вам известно, кто вы такой?
Я ответил не сразу.
– Известно ли… Не знаю. Правильнее сказать – я догадываюсь.
– Поделитесь
– С удовольствием. После того, как узнаю, кто такие вы и что вообще произошло?
– Разумно. Мы – подпольная организация. Одна из немногих существовавших и, наверное, последняя оставшаяся. У нас нет ни имени, ни списков. Есть только принципы и – цель. Я – заместитель руководителя организации. Зовите меня Мерлин. Я андроид.
– Очень приятно, – сказал я.
– В организацию входят также и люди, – продолжал Мерлин. – Руководитель организации – человек. Мы боремся и за равноправие – в том числе. Впрочем, если нам удастся достичь главной цели, то разница между людьми и андроидами просто исчезнет… Знаете ли вы, что такое Д-контроль?
– Когда-то я был кибертехником, – кивнул я.
– Следовательно, вы понимаете, что единственная реальная разница между человеком и андроидом – это наличие у андроидов Д-ответа?
– У нас Д-ответ есть?
– Нет. Ведь вы созданы не людьми.
– Именно созданы, вы полагаете?
– Созданы, модифицированы… Вот это ваше нечеловеческое спокойствие – откуда, Попов?
– От Боэция.
– Заслуживает внимания как гипотеза… Но Боэция знаете только вы. В то же время все, освобожденные нами, имеют железные нервы. Ни один нормальный человек не вынесет испытания темнотой и неизвестностью. Вы все – как каленые солдатики.
Я вспомнил Вадима и не стал его поправлять.
– Так вот, совершенно ясно, что вы созданы и сконцентрированы в одном месте с совершенно определенной целью. Оставалось вычислить, какова эта цель.
– И?
– Думаю, нам это удалось. Равно как и определить, кто именно это сделал.
– Поделитесь?
– Обязательно. Чуть позже. Я хочу, чтобы вы сами пришли к тому выводу, который мы сделали. Это надежнее, не так ли?
– Для меня безразлично. Я знаю, что таким путем человеку можно внушить все что угодно – просто подбирая факты. И даже не искажая их.
– И все же… я хочу быть несколько убедительнее.
– Может быть, вы убеждаете себя?
Раздался странный звук. Один из тех, кто стоял за спиной Мерлина, зажал себе ладонью рот. Похоже, я булькнул что-то смешное. Мерлин не обернулся.
– Вы помните, должно быть, десятилетие с две тысячи тридцатого по сороковой годы?
– Только по книгам.
– Ну, разумеется. Странности были?
– Да уж. Еще какие.
Странности – были. Полыхающие по всему миру малые войны, канун большой (или, как писал Створженицкий, «мировой торфяной пожар»), разруха, голод, миллионные толпы беженцев – в начале десятилетия; мир, покой, благополучие, всеобщая любовь и взаимоуступчивость (только после вас?) – в конце. Без видимых причин. Само собой. По мановению. Волшебный дождь. И что самое, забавное: всеми это воспринято было как нечто само собой разумеющееся. Одумались. Поняли, прозрели… Мне попались лишь две работы, где робко, как неприличный, задавался этот вопрос: а почему, собственно? И тут же вопрошавшие сдавали назад, вспоминали, что есть такое «человеческое здравомыслие» и «инстинкт сохранения разума», и что-то еще… И – не было никакой художественной литературы о последних войнах. О них забыли моментально и начисто, и только многочисленные памятники солдатам стояли над оплывшими траншеями: будто знаки признания греха беспамятства. Страшное прошлое забывалось, как дурной сон. Дети пятидесятых уже не могли представить себе иной жизни, чем тот бесконечный праздник, который им устроили старшие. В их представлении война с Гитлером закончилась едва ли не позже Евфратского котла, великого транссахарского марша Шварценберга или битвы за Дарданеллы…
– Я подозреваю, что вы уже знаете, в чем тогда было дело, – сказал Мерлин медленно.
– Данных нет, – сказал я.
– Вот как… Впрочем, этого следовало ожидать. Но неужели всеведение отучило вас делать самостоятельные выводы?
– Оно привило меня к осторожности в подобных выводах. Я догадываюсь, что вы имеете в виду. Но первые работы Блешковича появились лишь в пятьдесят пятом.
– Понимаю: вам трудно вырваться из сферы привычных представлений. Блешкович вообще был абсолютно ни при чем. Ему лишь позволили озвучить то, что становилось невозможно скрыть.
– Так, – сказал я.
– Гипноизлучатели космического базирования были созданы в тридцать втором году и в тридцать третьем применены… Ничего характерного не вспоминаете?
– Болезнь Арнольда?
– Совершенно верно. Болезненная апатия, апатия долороза эпидемика. Первое боевое применение гипноизлучателей. А в следующем году состоялась тайная встреча разработчиков этого вида оружия из всех конфликтующих стран, своего рода подпольная мирная конференция, где и было решено запрограммировать все приборы вполне определенным образом.
– Так началась новая эра… – Вопросительная интонация у меня не получилась. Мерлин говорил правду: в бедной моей голове шла перекрестная проверка сообщенного им, и оказывалось, что все ложится очень ровно и четко.
– Так началась новая эра, – согласился он. – Группа заговорщиков образовала некое подобие всемирного правительства. В дальнейшем они старались держаться в тени…
– «Махатмы Запада», о которых упоминал Шваб, – это они?
– Не знаю, о чем вы говорите. Шваб – это?..
– Гюнтер Шваб, венский экспозиционист. Главный труд: «С полдороги в рай». Умер в пятьдесят девятом в полном распаде сознания.
– Кстати. Динамика психических заболеваний в двадцать первом веке?
– Прирост в тысячу шестьсот процентов с две тысячи двадцатого по пятидесятый год, примерно пятилетнее плато с незначительными годовыми колебаниями, затем медленное снижение к концу века до трехсот пятидесяти процентов…
– Подтверждается этим наша версия?
– Возможно. Хотя есть и другие объяснения.
– Объяснения есть всегда. Особенно тогда, когда кто-то небесталанно сочиняет их.
АЛЯ
Горбовский не изменился совершенно: кажется, даже куртка на нем была та же – мешковатая, полотняная, неопределенного цвета, который, чтобы не путаться в оттенках, называют для простоты серым. И улыбка была та же: чуть робкая и радостная улыбка человека, увидевшего красивую редкую бабочку среди сухих листьев…
– Здравствуйте, Леонид Андреевич, – Аля протянула руку. – Как я рада видеть вас снова!
– Здравствуйте, Сашенька, – он упорно называл ее так, единственный из всех. – Сколько же лет, а?