Все хроники Дюны (авторский сборник)
Шрифт:
— Для меня невозможно сердиться на тебя.
— Но когда-то произошло что-то непоправимое между тобой и Малки, — продолжала Хви. — Он никогда не рассказывал мне об этом, но сказал, что всегда удивлялся тому, что ты пощадил его.
— Из-за того, что он многому научил меня.
— Что произошло между вами, любимый?
— Я не хочу сейчас говорить о Малки.
— Прошу тебя, любимый, это так важно для меня.
— Я сказал Малки, что есть вещи, которые люди не должны изобретать.
— И это все?
— Нет. — Лето говорил с явной неохотой. — Мои слова рассердили его. Он сказал: «Ты думаешь, что если бы не было птиц, то человек не создал бы самолет? Глупец! Люди могут изобрести все!»
— Он назвал тебя глупцом? — Хви была потрясена.
— Он был прав. И хотя он отрицал это, но говорил он истинную правду. Он научил меня тому, что есть причины остерегаться изобретений.
— Значит, ты боишься иксианцев?
— Конечно, боюсь! Они могут изобрести катастрофу!
— Но что ты можешь с этим поделать?
— Бежать быстрее их. История — это постоянное состязание между изобретениями и катастрофами. Помогает образование, но его иногда оказывается недостаточно.
— Ты делишься со мной своей душою, любимый, ты знаешь об этом?
Лето отвернулся и начал смотреть в спину бежавшего впереди Монео. Процессия миновала первую мелкую ложбину. Теперь она сделала поворот и начала подниматься на Круговую Западную Стену. Монео двигался, как всегда, ставя ноги одну впереди другой и рассматривая то место, куда предстояло шагнуть. Но все же в нем появилось что-то новое. Лето чувствовал, что мажордом больше не стремится оказаться рядом с лицом своего Императора и не хочет разделять его судьбу. Еще один поворот, на восток, вокруг лениво отдыхающего Сарьира. Монео не смотрел ни влево, ни вправо. Он искал свой путь, свой пункт назначения, свою личную судьбу.
— Ты не ответил мне, — сказала Хви.
— Ты и без того знаешь ответ.
— Да, — заговорила Хви. — Я начала кое-что понимать. Я чувствую некоторые твои страхи. Думаю, что уже понимаю, чем ты живешь.
Он повернулся к ней изумленным лицом и перехватил ее взгляд… Это было поразительно. Он не мог оторвать от нее глаз. Его пронзил глубинный страх, руки его начали трястись.
— Ты живешь там, — сказала она, — где соединяются страх бытия и любовь бытия, соединяются в одном человеке.
Он, не мигая, продолжал смотреть на нее.
— Ты мистик, — продолжала она, — нежный к самому себе только потому, что находишься в самом центре вселенной, смотрящей вовне, смотрящей такими глазами, которыми не может смотреть никто, кроме тебя. Ты боишься разделить это с другими, но хочешь сделать это больше чем кто бы то ни было другой.
— Что ты видела? — прошептал он.
— У меня нет внутренних глаз и нет внутренних голосов, — ответила она. — Но я увидела господина Лето, которого я люблю, и что я знаю то, что ты истинно понимаешь.
Он оторвал от нее взгляд, боясь услышать то, что она сейчас скажет. Дрожь в руках усилилась, теперь трясся весь передний сегмент.
— Любовь, вот, что ты понимаешь, — сказала она. — Любовь, и этим все сказано.
Его руки перестали дрожать. По щекам покатились слезы. Из тех мест, где слезы касались форельей кожи, начал подниматься синий дымок. Он почувствовал жжение и был благодарен за эту боль.
— Ты имеешь веру в любовь, — сказала Хви. — Я знаю, что мужество любви может опираться только на веру.
Она протянула руку и вытерла его слезы. Лето удивился, что капюшон из песчаных форелей не сократился, закрыв лицо от чужого прикосновения, как это всегда бывало.
— Знаешь, с тех пор, как я стал таким, ты — первый человек, коснувшийся моей щеки.
— Но я же знаю, кто ты и каким ты был, — просто сказала она.
— Каким я был… ах, Хви. То, что было мною, стало одним только лицом, а все остальное потеряно в памяти, ушло, навсегда растворилось.
— Но не для меня, любимый.
Он снова, но на этот раз без страха посмотрел ей в глаза.
— Возможно ли, чтобы иксианцы знали, что они сотворили?
— Уверяю тебя, Лето, любовь моей души, что этого они не знают. Ты — первый человек, перед которым я так открыла свою душу.
— Тогда я не стану оплакивать то, что могло быть, — сказал он. — Ты — моя любовь, я разделю с тобой свою душу.
***
Думайте об этом, как о пластической памяти, как о той силе, которая влечет вас и ваших ближних к пламенным формам. Эта пластическая память хочет вернуться в свою древнюю форму, в племенное сообщество. Все это находится вокруг вас — феодальные сословия, диоцезы, корпорации, воинские подразделения, спортивные клубы, танцевальные группы, революционные ячейки, плановые отделы, религиозные секты… каждая форма со своими хозяевами и рабами, врагами и паразитами. Тучи отчуждающих приспособлении и самые слова со временем становятся аргументами в пользу возвращения к старым лучшим временам. Я отчаялся научить вас иным путям. У вас прямолинейное мышление, которое чуждо округлой спирали.
Айдахо вдруг понял, что может взбираться в гору, совершенно не замечая подъема. Это тело, выращенное тлейлаксианцами, помнило такие вещи, о которых на Тлейлаксу даже не подозревали. Его юность протекала много эонов назад, но мышцы были молоды и хранили память той, давно прошедшей юности. В детстве он учился выживанию в скалах своей родной планеты. И не важно, что те скалы, которые он преодолевал сейчас, были созданы руками человека, они тоже окончательно формировались под действием ветров на протяжении столетий.
Утреннее солнце пекло спину Айдахо. Он слышал, как Сиона пытается закрепиться на узком выступе далеко внизу. Это положение не имело никакой выгоды для Айдахо, но между ним и Сионой произошел спор, в результате которого она согласилась, что им надо совершить восхождение.
Им.
Она не захотела, чтобы он шел один.
Наила, трое ее Говорящих Рыб, Гарун и еще три музейных фримена ждали на песке у подножия Вала, который окружал Сарьир.
Айдахо не думал о высоте Вала. Он думал только о том, куда поставить ногу и за что схватиться рукой. Он думал о легкой веревке, обмотанной вокруг его плеч. Эта веревка и была высотой Вала. Он, пользуясь триангуляциями, вычислил высоту на земле и отрезал веревку соответствующей длины. Если веревка достаточной длины, то она достаточной длины. Ее длина равняется высоте Вала. Все прочее только затуманивало рассудок.