Все хроники Дюны (авторский сборник)
Шрифт:
Вершина. Ему не понадобились ни молоток, ни гвозди.
Снизу донесся какой-то слабый звук. Кажется, его приветствуют.
Он подошел к краю и посмотрел вниз. Да, это приветственные восторженные крики. Отвернувшись, он зашагал к середине Королевской Дороги, желая только одного — дать успокоиться дрожавшим от напряжения мышцам, успокоить боль в плечах. Он медленно прошел по кругу, обследуя вершину, а его память в это время оценивала высоту подъема.
Девятьсот метров. Да… приблизительно так.
Теперь его очень интересовала Королевская Дорога. Это было совсем не то, что он видел по пути в Онн. Во-первых, она была очень широкой — почти пятьсот метров. Полотно дороги было гладким и ровным, серого цвета и возвышалось над краями стены на сто метров. Края были обозначены столбами высотой в человеческий рост. Эти столбы стояли, словно часовые на пути, по которому предстояло пройти Айдахо.
Он добрался до дальнего края стены, противоположного Сарьиру, и посмотрел вниз. Далеко в глубине бушевал зеленый поток воды, пенившейся от ударов о подножие стены. Он посмотрел вправо. Оттуда появится Лето. Дорога и стена поворачивали направо пологой дугой, поворот начинался приблизительно в трехстах метрах от того места, где стоял Айдахо. Он вернулся на дорогу и зашагал по ее краю, следуя по кривизне, которая изгибалась в обратную сторону, образуя перевернутую букву S, а потом сужалась, мягко спускаясь вниз. Он остановился и вгляделся в то, что открылось его взору. Картина приобретала форму и смысл.
В трех километрах отсюда дорога пересекала течение реки по мосту, чьи фермы и пролеты казались игрушечными, уменьшенными расстоянием. Айдахо вспомнил такой же мост на дороге в Онн, вспомнил его грандиозность, когда идешь по нему пешком. Он доверял своей памяти, думая о мостах так, как думают о них военные — как о переправах или ловушках.
Отойдя влево, он увидел другую стену у противоположного конца моста. Дорога продолжалась там до тех пор, пока не превращалась в прямую линию, уходящую за горизонт. Итак, были две стены, а между ними река. Река текла в рукотворном русле, ее влага скапливалась в канале, направленном на север, в то время как сама река текла на юг.
Айдахо перестал обращать внимание на реку. Она здесь и будет такой же завтра. Он сосредоточил свое внимание на мосту и мобилизовал все свои военные знания и умения. Обследовав мост, он кивнул себе в подтверждение своим мыслям и направился назад по тому же пути, по которому пришел сюда, сняв с плеча легкую веревку.
И только когда веревка скользнула вниз, Наила наконец испытала оргазм.
***
Что я хочу ликвидировать? Слепое буржуазное преклонение перед мирным консерватизмом прошлого. Это связующая сила, предмет, который объединяет человечество в одно болезненное целое, невзирая на иллюзорное разделение парсеками пространства. Если я могу найти рассеянные кусочки, то их может найти каждый. Если вы вместе, то можете сообща пережить катастрофу. Вы можете быть вместе уничтожены. Таким образом, я демонстрирую ужасную опасность скольжения по жизни, бесстрастной середины, движения без амбиций и цели. Я показываю вам, что так могут вести себя целые цивилизации. Я могу привести вам примеры целых эпох, когда люди жили, медленно приближаясь к смерти, не зная ни волнений, ни забот, даже не спрашивая: «Зачем?» Я показываю вам ложное счастье и затененную катастрофу, которая носит имя Лето, Бога-Императора. Теперь-то сможете ли вы познать истинное счастье?
Проспав ночь короткими урывками, Лето проснулся на рассвете, когда Монео вышел из гостевого дома. Королевская тележка была припаркована почти в середине двора, огороженного с трех сторон. Защитный колпак был тонирован, скрывая сидевшего под ним, и был запечатан, чтобы не пропускать влагу. Лето слышал тихий шум механизмов, которые гнали воздух через осушители.
Проскрежетав каблуками по булыжникам двора, Монео приблизился к тележке. Над мажордомом высилась оранжевая, освещенная рассветным солнцем крыша гостевого дома.
Лето откинул колпак, когда Монео приблизился к нему. Запах плесени был неприятен, а насыщенный влагой ветер причинял Лето просто физическую боль.
— Мы прибудем в Туоно приблизительно в полдень, — сказал Монео. — Я бы хотел, чтобы вы разрешили воспользоваться орнитоптерами для охраны с воздуха.
— Мне не нужны орнитоптеры, — ответил Лето. — Мы спустимся в Туоно на подвеске и на веревках.
Лето наслаждался пластическими образами, рожденными в его сознании этим коротким диалогом. Монео никогда не любил паломничества. Его мятежная юность приучила его к страху перед тем, чего он не понимал или не мог назвать. По сути своей он остался скопищем массы предрассудков.
— Вы же понимаете, что я не хочу использовать орнитоптеры как транспорт, они нужны для охраны…
— Да, это я понимаю, Монео.
Мимо Императора мажордом сквозь открытый край двора посмотрел на речной каньон. Из глубин поднимался застывший в рассветных лучах туман. Он подумал, сколько времени потребуется, чтобы упасть на дно каньона. Тело будет извиваться, извиваться, извиваться… Монео так и не смог, несмотря на страшное желание, подойти ночью к краю каньона и заглянуть в него. Это было таким… таким искушением.
Монео безмолвно взглянул в глаза Лето.
— Учись жизни на моем примере, — сказал Император.
— Господин? — шепотом сказал Монео.
— Сначала меня искушают злом, потом добром. Каждая такая попытка обставляется в зависимости от моей подверженности внешним воздействиям. Скажи, Монео, если я выберу добро, то стану от этого добрее?
— Конечно, господин.
— Вероятно, ты никогда не избавишься от привычки судить, — сказал Лето.
Монео отвернулся и снова начал смотреть на край русла реки. Лето перевернулся, чтобы увидеть, что так внимательно разглядывает его мажордом. На берегах каньона были высажены карликовые сосны. На влажных лапах висели капли росы, каждая из которых сулила Лето боль и страдания. Он очень хотел бы закрыть защитный колпак, но жемчужины, висевшие на ветвях, привлекали его какими-то воспоминаниями, хотя и отталкивали его тело. Эти синхронные, разнонаправленные желания, вызвали у Лето настоящее смятение.
— Просто я не люблю ходить пешком, — сказал Монео.
— Таков был фрименский обычай, — возразил Лето.
Монео вздохнул.
— Все остальные будут готовы через несколько минут. Хви завтракала, когда я выходил.
Лето ничего не ответил. Его мысли блуждали в глубинах памяти ночи — одной из многих тысяч, которые переполняли его прошлое — облака и звезды, дожди и чернота разверстого космоса, ночная вселенная, от одного вида которой у Лето начинало сладко биться сердце.
— Где ваша охрана? — внезапно спросил Монео.
— Я отослал их позавтракать.
— Мне не нравится, когда вас оставляют без охраны!
Хрустальный звук голоса Монео прозвучал в памяти Лето, голос что-то говорил, но без словесных форм — это был просто модулированный звук. Монео боялся вселенной, в которой не было Бога-Императора. Он был готов скорее умереть, чем жить в такой вселенной.
— Что произойдет сегодня? — продолжал спрашивать Монео.
Это был вопрос, обращенный не к Богу-Императору, а к пророку.
— Семя, посеянное сегодняшним ветром, завтра может взойти ивой, — ответил Лето.