Все и девочка
Шрифт:
Вы сами видите, – отпустив ее руку и как бы обреченно сказал он, – я не могу послать случайного человека в нынешних обстоятельствах. Но лишь такого, кто мне лично предан. Вы понимаете?
Она опять ничего не понимала. Куда он ведет? Что это за личная преданность? И стояла нерешительно, молчала. Пусть сам скажет, что ему нужно.
– Да, мне некого послать, кроме вас. Что вы об этом думаете? – произнес он уже более убежденно, будто утверждая свое решение этим высказыванием. Будто видя её, он окончательно и решил.
– Меня? Но я человек неопытный и неискушенный в таких делах. Я всего пять лет в отделе. Я могу только цифры, а этого для ревизии недостаточно. Нужно знать суть такого действия. А это может только профессионал.
– Нет,
– Хорошо, – сказала она, сраженная ответственностью в свои 28 лет инспектировать сибирский отдел, который в три раза больше, чем само Мингео, – я согласна, если вы так решили, – полагая, что разговор окончен. Но она опять ошиблась.
– Дайте мне вашу руку, – сказал он, даже как бы возбужденный. – Послушайте, деточка моя, меня внимательно и постарайтесь понять, что я сейчас вам скажу. Я старый и больной человек. Я надоел своими болячками жене. Мне нечем, кроме вас да работы, жить на этом свете. Это только в юности нам нравятся роковые женщины, нравится пикироваться с ними, кто – кого. «Кармен», опера – слышали? Ну, вот. А на старости лет нам нравится Джульетта в исполнении Улановой. Как это у нее? «Утро Джульетты»: она занимается своими простыми будничными делами так, будто ничего на свете, кроме этого, не происходит. И этого достаточно, чтоб, видя это, пожилому мужчине без цели и без здоровья жить дальше. А вы в отделе – точь-в-точь как Уланова на сцене.
Хотя чуть раньше ее просили понять, ей опять стало непонятно, потому что это напоминало объяснение в любви. И она только стыдливо и деликатно улыбалась.
– Кроме Улановой и Джульетты еще Гете в своем «Фаусте» это хорошо показал. Но не в опере Гуно, там много мужских самоосознаний, мужских заморочек, а в самом тексте, где Маргарита, Гретхен – простая и бесхитростная, но целомудренная городская девушка. Что может быть выше, чище и притягательнее? И я мог жить с такой же рядом, видеть ее каждый день в отделе, знать, что вы рядом и этим жить. И вот теперь я сам, добровольно, должен от этого отказаться. Нет, я этого не могу, я этого не переживу.
– Я вас не понимаю, – сколь ни крепилась молчать, все-таки произнесла она.
– Я сейчас объясню. Я собственными руками посылаю вас к этому жуиру и бабнику Рукову. Уж он не преминет воспользоваться моей бедственной ситуацией и употребит ее в свою пользу. Он отберет вас у меня.
– Аркадий Ефимович, да что вы такое говорите? Как я могу? Такое даже слышать невозможно!
– Да, отберет. Он обаяет вас как мужчина, и вы забудете меня. Да-да, забудете! Больного старика! И я останусь до конца дней своих одинок и безрадостен. И почему я не здоров, как этот ловелас Руков, по-сибирски? И не на восемь лет моложе и не свободен, как он?
– Но если дело только в этом… – решилась, наконец, она произнести свое девичье мнение, – я могу дать вам слово, обет, что никому не буду симпатизировать в командировке. И влюбляться в ловеласа Рукова не буду. А буду заниматься только непосредственной своей работой, ревизией его деятельности.
– Слово? Что слово… – произнес он тихо и безнадежно. И вдруг яростно:
– Да! Слово! Дайте мне его, дайте! Обет и слово, что вы не влюбитесь в этого противного ловеласа Рукова. Я готов на колени перед вами встать. Дайте слово во имя наших отношений…
Она стояла, как вкопанная.
– Хорошо, я верю вам. Идите!
«Какие Руковы! Я предана всем сердцем вам и только вам. Предана вам и никому более», – молили её глаза.
– Нет, – резко отвел он свой взгляд, – вы его не знаете, как не знаете и своего молодого сердца. Он опытный сердцеед, он всё равно уведет вас у меня. Вы поддадитесь ему. Я этого не переживу. Я не смогу без вас работать, я этого не переживу.
«Зачем он так думает? Я всегда буду верна ему. Я всегда его любила как руководителя, как отца, как своего старшего мужчину по жизни, платонически, но не признавалась себе в этом». Но сейчас он это обозначил, и это разволновало её. Она была заведена им, человеком пожилым, карьерным, статусным, женатым, в какие-то немыслимо высокие и никуда не ведущие отношения. В сердцах она спустилась в отдел, для которого это был секрет Полишинеля. Отдел не только догадывался об отношении Аркадия Ефимовича к молодой особе, но и благословенно пользовался этим, тихонько подпихивая её сдавать месячные отчеты. И легче стали проходить отчеты, легче. То ор да грай, а теперь тишь да благодать да задушевные разговоры. Как ваша мама? А сестры? Хорошо? А… ну-ну…
Глава 4
Невозможный Руков
Добиралась Тома в Новосибирск поездом, а это пять-шесть суток. Тогда гражданской авиации, ТУ-104, ещё и в помине не было. Смотрела на непривычные изменения ландшафта за окном. Она ведь по своей симферопольской ветке сутки с половиной ехала, а на ней сначала Харьков, потом удар теплого климата и зелень за окном особая, курортная. А тут всё едешь да едешь, никакого Харькова, никакого курортного удара.
– Не мне вам говорить, Тамара Ивановна, – выходя из-за стола, с подчеркнутой любезностью обратился к ней начальник планового отдела Леонид Николаевич Руков, – что в геологию идут закаленные романтики. Это вы знаете не хуже меня. И им ничего не стоит объясниться в симпатии к молодой и хорошенькой женщине на языке собственной профессии: ваши глаза – как бирюза (хм, даже в рифму получилось), ваши волосы, как халцедон, а руки – белее мрамора. А что вы улыбаетесь, Тамара Ивановна? У среднеазиатских народов это и до сих пор в ходу, когда они стихи пишут любимым женщинам. А вот попробуйте на языке планового отдела сказать комплимент женщине! А что? У семерки воротничок, как у дореволюционной курсистки, а шестерки имеют уморительный хобот. Как вы считаете?
Был он в кителе геолога, который тогда почти равнялся военному. Моложавый, представительный.
Знаменитый румянец незамужнего ответработника Томы залил ей всю щеку.
– Не знаю, я не очень в математике сильна, мне папа помогал все старшие классы и весь институт, – смущаясь, сказала она, как бы не умея войти в такой полетный разговор, но и не желая обидеть собеседника.
– Прекрасно, прекрасно, – легко подхватил он реплику собеседницы и включил в разговор собственного русла, – значит, мы обязаны нашей встречей вашему папе. Это же прекрасно! Знаете что? Я тут два билета в оперу приготовил. Пойдемте? В знак окончания нашей с вами общей работы. Опера Даргомыжского «Русалка».
Глава 5
Встреча с сестрой
В Москву провожала Леонида Николаевича Рукова только мойра Сибирского отделения Мингео – она же уборщица и сторожил этого здания, еще в двадцатые годы девушкой из тайги пришла.
Сестра Вера в Москве встретила его критически:
– Приехал, да? Работать?
– И жениться тоже!
– А я думала, это твои цензурные хитрости работу женитьбой в письмах называть, чтоб не сглазили, – пробурчала сестра.
– Ты, кажется, недовольна, что я приехал? – спросил Леонид Николаевич.