Все и ничто
Шрифт:
— И как вы знаете, мы с Кристианом работаем допоздна. Я стараюсь быть дома к семи, но Кристиану такое никогда не удается. Это ничего? Что иногда вам придется уложить детей спать?
— Разумеется, я к такому привыкла. — Ближе к концу каждой своей работы Агата мечтала, чтобы родители вообще исчезли; она представляла себе, как они испаряются под действием собственного невроза. Насколько же легче иметь дело с детьми, чем со взрослыми.
— А теперь, Эгги, расскажите о себе.
Агата уже привыкла к этому вопросу, она знала, что такие люди предпочитают сделать вид, что это их действительно интересует, но
— Я выросла в Манчестере. Мои родители очень старомодны, так что, когда я поступила в университет, чтобы изучать философию, отец взбесился. Понимаете, он человек глубоко религиозный, вот и считает, что философия — корень всякого зла, работа дьявола. — Она видела подобное в ночном сериале, и вариант показался ей правдоподобным или лишь слегка фантастичным, так что вряд ли кто-то может заподозрить ее в сочинительстве.
Рут и Кристиан Дональдсон прореагировали, точно как она и ожидала: сидели, как два нетерпеливых спаниеля, с переизбытком сочувствия на лицах.
— Он сказал, что, если я буду там учиться, он лишит меня наследства.
— Но вы все равно поступили?
Агата посмотрела на свои руки и почувствовала обиду так остро, что даже слезы выступили на глазах.
— Нет, не поступила. Сейчас ругаю себя за это, но я отказалась.
Рука Рут взлетела ко рту, и жест не показался Агате естественным.
— Какой ужас. Как мог он лишить вас такой возможности? — Ей очень хотелось добавить, что она никогда не поступит со своими детьми так ужасно.
— После этого я немного пожила дома, но это был сплошной кошмар. Непрерывные ссоры. — При этих словах Агата представила себе террасу загородного дома и худого человека, который грозит ей пальцем.
В воздухе пахнет уксусом: возможно, ее мать плохая повариха или одержимая любительница порядка — она пока еще не решила что именно. Вместе с парой, сидевшей перед ней, она удивилась, как отец мог быть таким злым. — Я уехала пять лет назад и с той поры ни разу с ними не разговаривала.
— Но ваша мать, разве она не пыталась связаться с вами?
— Она целиком под влиянием отца. Думаю, они уже куда-нибудь переехали.
— У вас есть братья или сестры?
— Нет, только я. Я единственный ребенок.
— Бедняжка, — сказала Рут, но Агата уже сообразила, что она думает о том, как им повезло — за обычные деньги досталась нянька, которая достаточно умна, чтобы поступить в университет.
Когда Агата вернулась в свою темную комнату на Кингз Кросс, она чувствовала себя усталой и выпотрошенной. Она все еще пыталась понять, зачем сказала Дональдсонам, что ее можно звать Эгги, хотя все и всегда называли ее только Агатой. Наверное, тогда это показалось ей дружеским жестом, так что теперь придется смириться. У соседки по квартире зазвонил мобильный. Та коротко ответила,
— Ой, она просто замечательная, нам так жаль, что мы ее лишились… Да, целиком присматривала за обоими, я работаю полный день… Нет, все дело в том, что мы решили уехать из Лондона, чтобы у детишек был садик побольше. — При этих словах Лиза изобразила, будто сосет большой пенис, рассердив Агату: та ведь, чтоб ее, должна помнить сценарий. — Если честно, мы едва не остались, только чтобы она продолжала у нас работать. — Фальшивый смех. Лиза сделала вид, что пьет шампанское. — О, это так тяжело, весь этот переезд. — Она закрыла трубку ладонью и губами произнесла «гребаная идиотка, придурок», и Агата вынуждена была улыбнуться. Если Лиза все просрет, она вмажет этой глупой суке. — Нет, нет, звоните в любое время. Я могу дать только самые лучшие рекомендации. — Лиза бросила телефон на кровать и втянула воздух сквозь зубы. — Черт, эти богачи такие доверчивые. Сам Бог велел их надувать, верно?
— Спасибо, — сказала Агата, вытаскивая из бумажника свою последнюю двадцатифунтовую банкноту и передавая ее Лизе. Кто-то однажды сказал: если очень сильно хочешь чего-то, это обязательно случится. Или, возможно, она видела это в кино. Наплевать, ей только хотелось поскорее выбраться из этой крысиной дыры и переселиться в дом Дональдсонов.
— Тебе индийский или китайский? — спросила Рут, роясь в ящике кухонного стола, доверху наполненном оберточной бумагой, старыми пакетиками с семенами, рассыпанными булавками, таблицей цветов краски для волос и кучей прочей ерунды, которая им никогда не понадобится.
— Плевать, — заявил Кристиан, наливая им обоим вина. — Я выжат как лимон.
Детей только пятнадцать минут назад уложили спать, и Рут не сомневалась, что в любой момент вниз спустится Бетти и потребует стакан воды, и тогда она выйдет из себя, что будет означать, что то немногое время, которое она проводит с дочерью, будет окончательно испорчено. Но сколько еще она сможет протянуть при таком малом количестве сна? Вовсе не преувеличение сказать, что лишение сна является изощренной формой пытки; наверняка тысячи людей, сидящих сейчас в тюрьме, спят куда больше, чем она. Кристиан приспособился спать под вопли Бетти, и она уже давно оставила попытки разбудить его. Выживает сильнейший — она часто ночами ловила себя на этой мысли. Доминанта эволюции. Ничего удивительного, что Бетти и весь день ревела. Рут, если бы могла себе позволить, делала бы то же самое.
Кристиан заметил, что уже почти десять, и не смог сдержать удивление: на что же он потратил весь день? Он уже соврал Рут, сказав, что сумел проделать кой-какую работу, когда на самом деле всего лишь одобрил объявление о найме нового администратора для своего отдела. Он чувствовал себя физически вымотанным. Почему Бетти так много плачет? И почему Хэл отказывается есть? Он понимал, что они должны это обсудить, но постоянно чувствовал себя слишком утомленным, чтобы поднимать эти взрывоопасные темы в разговоре с Рут. Потому что у его жены всегда хватало энергии, чтобы ругаться, даже если ни на что другое она была не способна.