Все и побыстрее
Шрифт:
Теплым апрельским днем 1976 года Гонора занималась высадкой тюльпанов. Она выкапывала ямку, обильно лила в нее воду и клала луковицу. Темно-красные тюльпаны были доставлены утром из Амстердама и являлись основой будущего цветника, по краям которого другие рабочие высаживали голубые незабудки, ирисы и глицинии.
У Гоноры болела спина, но она не обращала на это внимания — работа доставляла ей удовольствие, как певцу доставляет удовольствие пение, а танцору — танец. Откровенно говоря, она выполняла чужую работу: рабочий-пакистанец
Они неплохо жили все эти годы, прошедшие со дня ее разрыва с Куртом, но необходимо думать и о черном дне. Гонора хорошо помнила, как бедствовала семья Силвандер до отъезда в Америку и в первые годы жизни там. Сейчас она научилась экономить и откладывать деньги, в первую очередь на одежду Лиззи. Девочка ходила в школу, где не было специальной формы, и приходилось думать, как ее одевать. Выручали свитеры из теплой ирландской и норвежской шерсти, которые Лиззи носила с брюками. Но девочку часто приглашали в гости и на дни рождения, а это означало новое платье и хороший подарок. Гоноре приходилось также оплачивать услуги сиделки, ухаживающей за отцом. Она не могла обратиться с этой просьбой к Джоселин, которая платила за учебу Лиззи, а это выливалось в немалую сумму, так что приходилось крутиться самой.
Земля загудела и содрогнулась — в подземке прошел электропоезд. Гонора продолжала работать, а мысли ее занимал Курт.
Воспоминания были неясными и расплывчатыми. Физические и душевные страдания отошли на задний план. Прошедшие четыре года многое стерли из памяти. Она уже не помнила его ласкового голоса и нежных рук. Остались лишь смутные воспоминания о тех вечерах, когда Курт работал, а она сидела с книгой в руках и смотрела на него. Как уютно и тепло было тогда в доме.
Поначалу Гонора боялась, что Курт будет искать их, но по прошествии года появилась обида, что он не сделал ни единой попытки к примирению.
Ви, большая любительница светской хроники, часто обращала ее внимание на строчки, посвященные Курту, где неизменно говорилось, что известный промышленный магнат Курт Айвари появился там-то и там-то с восходящей звездой кинематографа… богатой наследницей… и тому подобное. Гонора делала вид, что все, связанное с Куртом, ее совершенно не трогает, но в глубине души испытывала жгучую ревность. Гонора распрямила спину и посмотрела на дело своих рук. Она осталась довольна: тюльпаны были высажены ровными рядами и в сочетании с другими цветами вскоре образуют великолепный цветник.
Один из рабочих предложил Гоноре чай, но она отказалась.
— Вы американка? — спросил он. Гонора покачала головой.
Всю жизнь ее преследовала какая-то неопределенность: в Англии — американка, в Америке — англичанка; ни мужняя жена, ни соломенная вдова; вроде бы и мать и в то же время не мать. За эти годы многие мужчины добивались ее расположения, но она отвергала их ухаживания. Наиболее настойчивым оказался преуспевающий адвокат, женатый на дочери известного психоаналитика. Гонора занималась оформлением его сада.
Он советовал ей принять предложение своего бывшего зятя, так как вопрос о разводе с его дочерью был лишь делом времени, но и здесь Гонора отказалась. Правильно ли она поступила? Гонора часто задавала себе этот вопрос, но ответа на него не находила.
Наступили ранние лондонские сумерки. Рабочие ушли, а Гонора все продолжала работать. Наконец она перестала различать цветы и решила продолжить работу утром. В подсобном помещении она вымыла лицо и руки, переоделась и сложила грязную одежду в большой целлофановый пакет.
У станции метро Гонора купила прекрасный черный виноград, заплатив за него два фунта, что было непозволительной роскошью, но чего не сделаешь для любимого больного отца.
Несколько лет назад у Ленглея стали сдавать почки и печень — результат злоупотребления алкоголем. В свои семьдесят лет он превратился в вечно жалующегося ипохондрика с желтым лицом и согнутой спиной. За ним ухаживали пожилой слуга и приходящая сиделка.
Ленглей сидел у электрокамина, закутав пледом длинные тощие ноги, — он постоянно мерз.
— Привет, папа, — сказала Гонора, целуя его седые волосы.
— Что у тебя в сумке? — спросил он в ответ.
— Просто грязная одежда, — ответила, покраснев, Гонора. — Я принесла тебе чудесный виноград.
— Я сегодня уже ел виноград, и он мне не понравился, — заметил Ленглей капризно. — Я уж думал, что ты не придешь.
— Но я же пришла. Как ты себя чувствуешь?
— Прошлой ночью у меня было сильное сердцебиение, я думал, сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Надо было позвонить тебе, но ты же знаешь, что я не люблю никого беспокоить. И кроме того, я все время мерзну.
— Ты гулял сегодня?
— По такому-то холоду? Что за погода! Но в Европе и того хуже, везде идут проливные дожди. Гонора, что у тебя с ногтями?
Гонора сжала руки в кулаки, пытаясь скрыть грязь под ногтями.
— Папа, расскажи лучше, что пишет «Таймс»?
— Ты бы и сама могла читать газеты, если б не работала садовником.
— Я специалист по ландшафту.
— Я совсем перестал понимать людей. В наше время люди не разводились. Никогда не знаешь, что ожидать от этих нуворишей.
Ленглей был убежден, что богатство испортило Курта и Гонора перестала его устраивать. Дочь уже даже и не пыталась разубеждать отца и лишь молча выслушивала его ворчание.
Дряблые губы Ленглея растянулись в улыбке.
— Бедная моя португалочка, я всегда говорил, что ты заслуживаешь лучшей участи.
Помолчав, Ленглей пустился в пространные рассуждения о событиях, происходящих в мире: слушании по делу о взяточничестве в конгрессе США, землетрясении в Гватемале, преступности в Италии и безработице в центральных графствах Англии.