Всё исправить
Шрифт:
Прощай, Володька.
Поминки были заказаны в маленьком кафе, судя по виду, готовившемуся к ремонту. Володькины родители и чета Чекаловых расположились за одним столиком. Все-таки есть некоторый прогресс в налаживании рыночной экономики, подумал Алексей, наблюдая, как официантки споро расставляют тарелки и бутылки с водкой. Когда хоронили маму, ему с отцом – Юли с ним тогда еще не было – пришлось здорово побегать, поскольку уже вовсю шла перестройка вкупе с ускорением, и работницы общепита не желали шевелить даже пальцами. И смотрели на всевозможных убогих, корчащих из себя клиентов, как королевы, поскольку имели возможность
– Помянем, – просто сказал Володькин отец, поднимая стопку.
Выпили не чокаясь, молча. Пили все по-разному. Сергей Михайлович просто опрокинул в себя стопку, медленно зажевал крепкими челюстями. Вера Николаевна едва пригубила дрожащими губами и вновь бессильно уронила руку на стол. Юля, не чинясь, выпила до дна, взяла закуску… И вновь Алексея посетило странное чувство раздвоения. Тот Чекалов, что сидел за столом, молча выцедил горькую жидкость, проглотил кусок блина… Второй же, невидимый посторонним Чекалов, стоявший рядом, был трезв как стекло, холоден и прозрачен.
– Да… Грешно так говорить, наверное, но Борис счастливей оказался, – дядя Сережа налил по второй. – Умер, веря, что все у сына будет хорошо. При такой-то жене не диво… Вовремя надо умирать, вот что. Мы бы с тобой, старая, месяц назад кувыркнулись… в бане бы угорели, к примеру… так и не увидали всего этого, не пережили бы…
– Верно, дядя Сережа, грех, – Юля смотрела без улыбки. – Кувыркнуться в этой жизни большого ума не надо. А остальным за ушедшего жить придется. Тем, кому не все равно дело ушедшего. Как в той песне – «за себя и за того парня».
Юля выпила вторую, и снова до дна.
– Так что поживите еще, дядь Сережа, и вы, теть Вера, не бросайте. Ни мужа… ни нас с Алешкой.
– Умна ты, Юлия Семеновна, как черт умна… – Сергей Михайлович мотнул головой. – Нет, не как черт, плохо сказал… Наверное, ангел ты…
Он выпил, двигая кадыком.
– А комнату Володину мы на вас с Лешкой перепишем. Вам жить…
– Не надо, дядь Сережа, – мягко попросила Юля. – Во всяком случае, не сейчас об этом.
– Да ты не обижайся, и лучше не спорь. Нам с Верой-то того, что имеется, не прожить… У меня здоровье не так, чтобы очень, а теперь, полагаю, и вовсе… Мало ли, инфаркт бряк, и все дела зависнут.
Он вздохнул.
– Так что все верно. Живите за себя и Володьку. Если разобраться, друзья у него одни вы были. Остальные так, приятели да сослуживцы.
Он потянулся налить по третьей и последней, но Юля прикрыла рюмку ладошкой.
– Все, дядя Сережа. Вы же в курсе, я водку не пью вообще. Это я за Володю и так…
– Как скажешь, – Сергей Михайлович вдруг придвинулся поближе. – Никогда бы не спросил, Леша, а сейчас спрошу… Володя мне говорил про дело, что вы задумали. В последний раз, как гостевал у нас… много мы поговорили, под звездную ночь на сеновале разговор по душам сам идет… Не бросишь дело то? Сможешь?
Чекалов помедлил. Вопрос в точку.
– Я все-таки попробую, – без улыбки ответил он.
Аденин-тимин-цитозин… Гуанин-тимин-аденин…
Тихо шипел вентилятор системного блока, зеленый глазок мерцал прерывистым неровным светом – компьютер пахал, как трактор на целине, с железной неутомимостью бездушного механизма. И сам Чекалов казался себе таким же механизмом, только собранным из белков. Он чуть усмехнулся. Наверное, любой обыватель счел бы его именно такой вот бездушной машиной. Ну как же, лучшего друга только схоронил, и с поминок да за работу… Глупости это. Вот Володька бы понял, и Юля понимает. Только работа и может облегчить, снять на время эту ноющую тупую боль души. Лучше всякого эливела, водки, и, вероятно, даже морфия. Так, что тут… гуанин-цитозин… ага… Все, еще один ген разобран по косточкам. Машине пора дать отдых.
– Леша, посмотри на меня, – негромко попросила Юля. Он перевел взгляд на жену – в поле зрения плавали какие-то размытые зеленые и розовые пятна, забивая светлый любимый образ.
– А?
– Понятно… – она вгляделась в его глаза. Вздохнула, взяла мужа за щеки ладошками. – Хватит на сегодня. Правда, Лешик. Ну угробишь ты себя за раз, кому это надо… На-ка вот, выпей.
– Это чего? – Алексей принюхался.
– Ничего особенного, корвалол в основном. Кушать будешь?
– Не… что ты… – он даже удивился такому неестественному предложению. – Ты права, давай спать. А то в глазах пятна какие-то плавают.
– И я про то. Душ свободен.
– А?
– Уууу… Вопрос снят. Давай-ка в койку. Штаны стащить сможешь самостоятельно?
– А… штаны… да-да, конечно…
Ему все-таки удалось раздеться без посторонней помощи, и даже сложить одежду, как полагается. На этом осознанные действия Чекалова завершились, дальше работали исключительно рефлексы. Едва растянувшись на постели, он словно провалился в колодец – точно и впрямь выключенный компьютер.
…Вязкая и в то же время неосязаемая тьма плавала вокруг, невнятно бормотала на разные голоса. В бормотании этом невозможно было разобрать ни единого слова, однако смысл улавливался четко и однозначно: «ты еще не угомонился, человечек?»
Он проснулся разом, будто вынырнув из омута. Ночник, сделанный из телефонной лампочки, освещал комнату мягким светом, в углах переходившим в полусумрак. Жена лежала на боку неподвижно, отвернувшись, из-под одеяла торчало лишь голое плечо, но Алексей уже знал, чувствовал – она не спит.
– Юля, Юль…
– М?
– Не спишь?
Пауза.
– Поласкай меня, Леша. Если не в форме, не хочется… ничего больше не делай, не надо. А просто поласкай и все. Как кошку.
Тон, каким это было произнесено… Чекалов сглотнул. Обычно Юля, желая получить мужнины ласки, просто и естественно приникала к нему, не тратя слов даром.
– Ну что ты, Юль… ну чего ты…
Ее тело, как всегда, было гладким и упругим. Плечо, высокая грудь с острым холмиком соска… живот… спина… гладко выбритый лобок… и еще ниже… Алексей вспомнил – в первый раз, когда Юля решилась, там была густая курчавая поросль. Когда же они расписались, все уже было гладким, как у младенца… «Но ведь тебе же так приятнее, Лешик, разве нет?»
Желание возникло само собой. Видимо, невозможно ласкать молодую женщину и страдать. Почувствовав, она уже разворачивалась, обвила руками, припала к губам мягко и в то же время настойчиво…