Всё исправить
Шрифт:
Ученый может быть счастлив или страдать, но в любом случае он обязан мыслить. Тем более теперь, когда мыслить ему придется за двоих. Все пути к отступлению отрезала Володькина смерть. Теперь проект «Лазарус» будет доведен до конца. Откуда такое ощущение? Тоже пока неясно. Важно, что оно есть, как уверенность в том, что так будет.
– Ты где? – тревожно вопросила коробка рации голосом Юли, и Чекалов ощутил острый прилив раскаяния. Ведь уже пять минут как сидит на кушетке, размышляет, а жена томится в неведеньи…
–
Телефон в аптеке был новенький, розовый и нарядный. Тыкая в кнопки, Алексей успел подумать – хорошо, что дома у них железная дверь, сообразили-таки поставить…
– Юль, это я… Ты как?
Пауза.
– Плохо, – без утайки ответила трубка Юлькиным голосом.
– И мне без тебя, – столь же откровенно ответил Чекалов. Скрывать что-то от жены бесполезно и глупо.
– Знаешь… Такое ощущение у меня, что я раздвоилась. Одна половинка чего-то делает, ходит… книжку читать пытается… А вторая рядом стоит и наблюдает. Холодно так, отстраненно.
– И у меня, – помедлив, произнес Алексей, вновь удивившись чрезвычайной схожести ощущений. – Юля, Юль…
– М?
– Вот скажи, это правда… ну… имеет под собой какую-то основу, насчет души там, девять дней здесь обретающейся… Нет, я не про ад там или рай… но имеется какая-то основа для подобных представлений?
Пауза.
– Этому в университетах не учат, Лешик.
– А не в университетах?
– В семинарии, что ли? Или на курсах экстрасенсов? Эх, Леша, Леша… Ну хорошо. Я так думаю, есть реальная основа.
Музыки не было. И хорошо, что нет ее, этой муторной надгробной музыки, «Реквиема», исполняемого с надрывом полупьяными музыкантами из местной самодеятельности, подумал Чекалов, с каким-то отстраненным чувством разглядывая гроб. Как-то незаметно ушла эта часть похоронного обряда, считавшаяся непременным атрибутом еще совсем недавно, в советские времена… Деньги? Да, очевидно, и они тоже. Но, вероятно, дело не только в деньгах. Кто-то проницательно подметил – торжественность погребальных обрядов обратно пропорциональна их количеству. Вот в блокадном Ленинграде трупы просто вывозили на саночках и оставляли на улицах. Притом делали это самые близкие люди. И винить их в черствости никто не смеет… Злобная реальность диктует свои законы.
Юля, почувствовав, что он на грани, осторожно сжала его кисть своей узкой ладошкой, и тупая, ноющая боль где-то под ложечкой отступила, затаилась.
– Ну вот… – сухонькая старушка, Володькина мама, судорожно комкала носовой платок. – Вот и все, Сережа… Не увидим больше… и не услышим… Володечки…
Она вновь беззвучно заплакала, и Сергей Михайлович, Володькин отец, высокий сутулый старик, неловко, молча прижал ее к своему боку. Чекалов дернул щекой – еще полгода назад ни у кого язык не повернулся бы назвать дядю Сережу стариком. Сколько ему сейчас… пятьдесят восемь? Нет, уже пятьдесят девять…
После Володькиной женитьбы его родители, оставив молодоженам квартиру, перебрались на «историческую родину», как выражался сам Белоглазов-старший, то есть в деревню. Благо ему, как пролетарию с «вредным стажем» пенсия полагалась с пятидесяти пяти лет. Жить бы да жить… радоваться… А оно вот как вышло.
– Жить бы да жить… радоваться… А оно вот как вышло, – медленно произнес дядя Сережа. Алексей медленно поднял на него изучающий, задумчивый взгляд. Случайное совпадение… ну конечно, случайное…
– Ну че, мы опускаем? – деловито осведомился старшой могильщик. – Тянуть-то чего…
– Опускайте, – хрипло произнес Алексей.
Гроб на веревках пополз в яму, глухо стукнул о грунт. Вера Николаевна, Володькина мама, вновь затряслась от беззвучных рыданий, так что отец бросил горсть земли за двоих. Бросая свою горсть, Чекалов мельком подумал: вот этот обряд пока остался неизменным… Пока?
Кладбищенские мужички сноровисто заработали лопатами, заваливая яму комьями мерзлой земли. Мужики явно торопились – мертвяков много, а они одни… заказов масса, когда успеть?
– Спасибо тебе, Леша, – перестав наконец плакать, с трудом проговорила Вера Николаевна. – И вам, Юлечка… за все…
– За что? – криво улыбнулся уголком рта Чекалов. – Эх, теть Вера… Удержи я его тогда, и все было бы по-другому.
– От судьбы не уйти, Леша, – Сергей Михайлович неотрывно смотрел, как растет могильный холмик. – Ты узнавал, когда суд?
– Через месяц где-то. Говорят, суды перегружены делами. Сообщить?
– Сообщи. В глаза ему взглянуть, тому уроду… Впрочем, урод тут лишь орудие, так выходит. Первооснова-то кобра вон та…
«Кобра», стоявшая чуть поодаль, сверкнула глазами.
– Напрасно вы так, Сергей Михайлович, – Карине удалось изобразить оскорбленное смирение. – Я сделала все, что смогла. Но не думаете ли вы, что какая-то нормальная женщина в наше время свяжет судьбу с безработным нищебродом, не желающим ничего понимать в этой жизни? Времена декабристок прошли. Мне еще ребенка надо будет растить!
– Родила? – отрывисто спросил Володькин отец.
– Пока нет. Не время.
– Тогда о чем разговор?
Карина, по всей видимости, собиравшаяся что-то возразить, все-таки сдержалась, отошла. И то хлеб, подумал Алексей. Не хватает еще тут, на кладбище, выяснения отношений.
– Ладно, – тяжело вздохнул Чекалов. – Давайте в автобус…
Негустая кучка пришедших на похороны – с десяток бывших сотрудников бывшего НИИ – потянулась к стоявшему неподалеку автобусу, совмещавшему функции катафалка и транспорта для провожающих в последний путь. Уже на ступеньках Алексей оглянулся. Могила выделялась среди прочих равных, слегка припорошенных снегом темным грязным пятном, на краю которого торчал стандартный железный памятник с нержавеющей звездой наверху.