Всё как есть
Шрифт:
— Какой Саша? — Брянский с улыбкой дважды приложился к колючим щекам абрека.
— Племянник мой, ты не узнал? Вы его в кафе утром встретили. Он вас мамалыгой угощал.
— Ну да, вы же тут все родственники, Вахтанг, — рассмеялся Володя. — Как дела, дорогой? Все живы-здоровы?
— Все в порядке, слава богу. Ты к Нино? Она здорова, два дня назад я ей лепешки отвозил. Заезжайте на обратном пути, я буду здесь, только заступил. Я теперь в охране национального парка работаю.
— Откуда ты его знаешь? — спросила я, когда шлагбаум скрылся в зеркале заднего
— Здесь все друг друга знают, — польщенно улыбнулся Володька. — Когда-то я работал для Ройтерса, был так называемым стрингером. Это такие отвязанные операторы, которые живут на войне. И в прямом, и в переносном смысле. В одной горячей точке заканчивается, они перебираются на другую. Здесь тогда шла война. Вахтанг был в Гагрском батальоне. Его ребята фактически остановили грузин. Хотя у него отец грузин. Знаешь, родственники действительно стреляли друг в друга. Ладно, это не самая веселая тема. Давай лучше я тебе водопад покажу.
Интересно, почему Ройтерс, а не Рейтерс? Наверное, профессиональное, как компАс у моряков.
Асфальт кончился, дорога стала подниматься в горы, и было ощущение, что кто-то специально посыпал ее крупными булыжниками. Пыль поднималась выше крыши джипа.
Водопад мы услышали издалека. А вот увидели в последний момент. Он вынырнул из-за скалы, и я ахнула. Перед нами была стометровая скала, из середины которой вырывалась подземная река. Она с шумом падала на камни и разбивалась на тысячи мельчайших брызг, которые ветер бросал в лобовое стекло.
— На два метра выше Ниагарского, — гордо прокричал Брянский. — Только Ниагарский гораздо шире. Зато этот красивее, правда?
Мимо нас, урча, проехал большой лесовоз, нагруженный огромными бревнами.
— Это бук, — нахмурившись, кивнул мой экскурсовод. — Его везут из тех мест, где живет Нино. Раньше ее муж работал лесником и деревья рубить не разрешал. Но теперь у абхазов денег нет, и они готовы даже вековые леса извести. В Турцию везут, морем. Все полулегально. Ну, пора, уже чуть-чуть осталось.
Все-таки поразительно, что мы пустились в этот дальний путь, до последнего момента не зная, застанем ли Володькину знакомую. Наверное, именно так и делаются крутые проекты, но мне это казалось довольно странным и непродуманным. Про себя я подозревала, что главная цель экспедиции — наши ночи в случайных комнатах и дни в пути и разговорах. Интересно, вернувшись в Москву, мы опять разбежимся по своим делам, по своим углам? Если, конечно, я не залечу и Брянский на мне тут же не женится, как грозился. Но я не залечу.
Рядом с избушкой Нино в ущелье бежал ручей. Сам домик почернел от времени. Горный лес стоял чуть поодаль, но на заросшей травой полянке росло несколько деревьев. На некоторых я с удивлением увидела плоды. Груши! Маленькие, наверное дикие. На моих глазах крупная сойка схватила одну грушу и куда-то унесла. А вот и грецкие орехи!
Бесконечный гул дороги вдруг сменился тишиной, полной птичьих голосов. Время здесь текло по-другому или не текло вообще, застыв вечным летом, как в саду у старушки, умевшей колдовать, той самой, к которой попала Герда в поисках Кая.
Очень похожая на эту андерсеновскую старушку, седая и энергичная Нино встретила нас на пороге спокойной улыбкой, как будто Володя только вчера был у нее в гостях.
— А я как раз сегодня думала — когда приедешь? — сказала она, целуя его в щеку. Брянский нагнулся и погладил маленькую женщину по спине.
— Это твоя подружка? — она прищурилась в мою сторону.
— Подружка, коллега и боевой товарищ. Называется Катя, — охотно сообщил мой продюсер, не давая мне раскрыть рот. Хотя я могла бы и сама сказать, как я называюсь.
— Ну, идемте в дом.
Дом Нино состоял из одной большой комнаты, где она спала, ела и принимала гостей, и многочисленных, довольно хлипких пристроечек. Еда готовилась на печке, воду брали из ручья. Был у Нино маленький огородик, коза, пара куриц и запущенный сад с ореховыми и фруктовыми деревьями. К моему удивлению, на покосившихся полках в комнате среди старых книг стояло несколько недавно изданных. Стены были увешаны горными и лесными пейзажами. Я спросила, кто это рисовал, и Нино скупо ответила: друзья. Значит, не так уж одиноко она здесь обитает.
Зверьки и человечки из грецких и каких-то других, неведомых мне орехов и шишек действительно были забавные. Правда, я сомневалась, что кто-то их купит без разъяснительной работы: от чего они помогают и какое счастье приносят. Но Нино пока их и не продавала, а Володя предупредил, чтоб до поры до времени я об этом не заикалась.
Мы поужинали необыкновенно густой и жирной сметаной с пышным белым хлебом (как видно, начинались разгрузочные дни) и легли спать в крошечной проходной комнатке перед верандой. От того ли, что комната была проходная, от скрипа ли ореховых деревьев за окном и скрипа железных пружин под матрацем или просто от пьянящего воздуха и усталости, но мы заснули сразу, отвернувшись в разные стороны и даже не сделав попытки друг к другу подкатиться.
А утром, когда я проснулась, Володьки уже не было. Во дворе журчал его голос и мягкий хрипловатый смех Нино. Я выглянула и увидела только Володины ноги и туловище: голову закрывала большая видеокамера.
Володя Брянский — оператор оказался совсем другим, незнакомым мне человеком. Он был неутомим, как Железный Дровосек, любопытен, как Буратино, и стремителен, как Спайдермэн. С десятикилограммовой камерой на плече он носился по двору, ставил Нино то там, то сям, заставлял ее то говорить, то улыбаться, то стоять с задумчивым видом. Потом наступила моя очередь. Меня он замучил почти до слез — мне никак не удавалось заинтересованное, умиротворенное и одновременно естественное выражение лица. Опыт ведения студийной передачи, где надо было строить глазки участникам и зрителям, здесь не помогал, а только все портил. Я понимала это, но ничего не могла с собой поделать — меня ведь так учили, и не кто иной как мой дорогой продюсер. После очередного призыва: «Да сделай же естественное лицо, черт тебя дери!» я чуть не сорвалась на истерику, но Брянский нового формата этого даже не заметил.