Все, кроме смерти
Шрифт:
Кто-то зевнет и выйдет из зала, кто-то не в шутку вздрогнет от выстрела на экране, так будто пуля и взаправду прошла сквозь живую плоть и сплющилась о кость.
Среди нас, зрителей, будут тихонько сидеть актеры. И улыбаться сквозь сон собственной славе и позору - вся цена которым - свет и стрекотание аппарата и блямканье пианиста - сомнамбулы.
Киномеханик выбрал нужную бобину. Заправил.
Таинственно погасли лампионы под потолком.
Ожило пианино.
Мы начинаем сеанс.
2. Начало Прекрасной Эпохи
Прекрасная
Много лет назад, а это самое “много” - каждый может отсчитывать от того события, что более мило его сердцу. Хоть от Рождества Христова, хоть от Серебряной свадьбы своего дядюшки.
Итак, много лет назад на площадь перед Гостиным двором четким военным шагом вышел паровой человек.
Он был склепан из жести и меди и прекрасно по-самоварному лужен.
читать дальше
Он был не без щегольства одет в стальной костюм тройку с новенькими клепками, смазан во всех тайных суставах. На его медной башке чудно смотрелась джентльменская шляпа с позолоченным бантом, он курил железную сигару и был на две головы выше любого французского борца.
Из шлицы его железного редингота били густые струи пара, что смотрелось совершенно недопустимо в приличном обществе.
Впрочем в тулье шляпы была устроена особая труба, изрыгавшая самоварные клубы дыма. От него крепко несло керосином и варом.
Меж лопаток стрекотал, поворачиваясь, огромный узорный ключ.
Паровой человек до полусмерти напугал четырех гимназисток, посыльного из свадебной кондитерской, пьяного конского барышника из глубинки, старьевщика и продавщицу печенки для кошек и собак.
Он прошагал ровно четыреста двадцать семь шагов, занес суставчатую механическую ногу над порогом распивочной “Новые Афины” и, приподняв шляпу, с жестяным грохотом развалился на части, свистя последними паровыми струями.
Неизвестный изобретатель-механик, который шел позади своего нелепого детища, в ужасе схватился за голову.
И даже не заметил, как его арестовал вечно бдящий городовой - из двенадцатого отделения близ Гостиного двора.
Судебные слушания состоялись через две недели - причем остатки парового человека фигурировали в качестве вещественных доказательств.
Присяжные пришли в затруднение - и наконец вынесли свой вердикт.
Механик сменил синий слесарный комбинезон на полосатую куртку штрафника и в течение месяца был должен подметать улицы, это не считая выплаченного штрафа за нарушение общественного порядка, а медные обломки чудища торжественно утопили в реке в присутствии коронера, полицейского репортера и толпы любопытных.
Город вздохнул и продолжил жить беззаботно.
Пока новый градоначальник не выиграл в благотворительной лотерее познавательную поездку в Англию.
Он вернулся через две недели, “как денди лондонский одет”.
Глаза его были мутны, как воды Темзы. Карманы полны сувениров,
Прическа а ля Лорд Байрон. Ну, почти.
И трость с янтарным набалдашником.
Градоначальник вернулся настолько огорченным, что даже позабыл поцеловать в носик жену и четырех кисейных дочерей.
Он оглядел панораму Города на Реке с балкона управы, и только смог вымолвить с кислой миной: “М-да-с, милостивые государи… “
И все сразу поняли, что безнадежно отстали от времени и годятся только для выставки курьезов, где за деньги демонстрируют двухголовых младенцев в спирту и бородатых женщин в собственном соку.
Так начался прогресс.
Жители Города-на-Реке научились выговаривать три слова: Локомобиль. Фотография. Телеграф.
Первый локомобиль - страшно похожий на пыхтящего парового человека был выписан из Англии, он был столь же несуразен, разве что не человекоподобен и без шляпы. Он тянул за собой три вагончика и одну тележку мороженщика.
Ему пророчили большое будущее - но локомобиль так и остался в парке аттракционов катать по воскресениям барышень по кругу и гадить сажей их зефирные шляпки с лентами.
Осторожнее, барышни! Мы отправляемся! Колокол - звяк, коленчатые валы ходят ходуном, бьет свирепый пар, качаются кружевные зонтики.
Наступила Прекрасная Эпоха.
Семьи готовились за неделю. Благородные матери накручивали жидкие локоны на папильотки, честные отцы укладывали животы в клетчатые жилеты. Детей и собачек мыли в семи водах. Незамужнюю тетку, живущую из милости, на семейном совете решали с собой не брать, но потом все-таки жалели и брали.
С раннего утра семьи сидели на неудобных банкетках в фотографических салонах, чтобы мазурик в узких полосатых брючках спрятал бедовую голову под черную тряпку и грохнул планками аппарата, ослепив бедных обывателей вспышкой магния.
Через неделю семьи рассматривали художественные карточки на плотной бумаге. Нежные коричнево-белые тона, искусственные позы, застывшие лица, вытаращенные глаза и жесткие целлулоидные воротнички. И тетка некстати оскалилась справа. Зря все-таки пожалели и взяли. Фотографическую карточку, как наказанную, сажали под замок тяжелого бархатного фамильного альбома и показывали воскресным гостям, когда разговаривать было уже не о чем.
Полицейские переглянулись и переманили фотографов из тесных ателье под коричневые потолки жандармских отделений.
Вспышка.
Фас. Профиль.
Фас. Профиль.
Фас. Профиль.
Имя. Статья. Папка. Номер дела.
Аляповато отпечатанная листовка “Разыскивается”
Выцветает на летнем солнце.
А с телеграфом вышло еще проще. Всклокоченный влюбленный врывается в крутящиеся дверцы главпочтамта. Галстук набок, рубашка застегнута через пуговицу вкривь и вкось.