Все, кроме смерти
Шрифт:
+ + +
Кальвадос сделал свое дело. Мишель стал заговариваться. В голове свили гнездо настырные осы, он разошелся, вскрикивал: Аншантэ! И хлопал не в такт
Альберт мрачнел и нервничал.
У ног Альберта примостился дорожный баульчик с раздутыми боками на двух застежках. Такие баульчики уважают акушерки, брачные аферисты и коммивояжеры.
По веселому маслу катилась концертная программа, с каждым новым номером снобизм и лоск оставлял
– Не успею…- выговорил Альберт, щелкнул крышкой часиков “омега”, и дернул остатки кальвадоса из горла.
Мишель замахал на визави салфеткой:
– Фу! Грубо! А когда выступает Три Креста? Ты обещал!
Альберт сверился с программкой.
– Через три номера. Каучуковая лэди с королевскими пуделями. Арабские ночи: рабы и госпожа. Беляночка и Розочка… Потом - Три креста.
– Познакомишь? А?
– веселился Мишель.
– Нет, - отрезал Альберт и взялся за роговую ручку баула.
– Извини, Миш-Миш, мне надо отойти.
– Куда-а?
– манерничал Вавельберг, грозил пальцем - я знаю, хочешь для себя приберечь? Правда, что она - парижанка?
– Местная.
– А почему “три креста”? Аллюр? Пояс Ориона? Голгофа? Положительный анализ на люэс?
– Я же сказал, Мишель. Мне срочно нужно. В клозет.
Альберт разминулся с официантом, который нес на серебре шишку ананаса с зеленой ботвой.
Чертыхаясь, с извинениями пробирался меж столиками.
Наблюдатель за одиноким столиком, заметив его, сломал последнюю спичку и четко сказал:
– Шлю-ха!
Он сунул руку под полу пиджака, туда, где на ремне под мышкой пропиталась телесным теплом немецкая кобура.
За соседним столиком мгновенно протрезвела опытная женщина в вишневом dress, дернула за рукав белобрысого финна, негоцианта из близкого Гельсингфорса, и отравленным шепотом поторопила:
– Бога ради…уедем!
– Oh! Ja-Ja!
– на сугубо иностранном языке отозвался финн и снова заснул.
Дама прикусила губу и нервно спросила шампанского.
Альберт нырнул в потроха служебных помещений. Блеклое анемичное лицо его пошло пятнами. Липкие губы шептали заклинание Белого Кролика:
– Ах, мои ушки, ах, мои усики, герцогиня будет в ярости!
+ + +
Люки, каверны, продухи, тупики, задники старых декораций
Попискивали по углам разгоряченные танцовщицы-мышки, жадно курили одну самокрутку на двоих. Это было строго запрещено пожарной инспекцией.
– Мужчина!
– пискнула одна, и спрятала замусоленный хабарик под атласный оперенный валик - “гусиную попку” на пояснице.
Вторая мышка одернула ее.
– Ослепла, дура! Где ты тут видишь мужчину? и помахала острыми пальчиками над головой - Привет, Берти! Хочешь затянуться?
Альберт ускорил шаг. Можно не отвечать. Мышки честные, не
ЧОрт, где выход на улицу. Слава Богу! Вот он!
На сцене в томном дуэте прохаживались Беляночка и Розочка, шла игра корейскими веерами, в зале притушили лампионы, тела баловниц лоснились от змеиного масла, между ними покачивалась декорация: осклабленная лошадь-качалка в натуральную величину.
– Ап-па!
– и обе девки ловко сделали сальто назад, секунда - и гимнастки уже ласкались в седле лицом к лицу, раскачиваясь в такт опасной игрушке.
Полозья лошади-великанши перешли в ебливый галоп.
В наш новорожденный век, писал Алексис Левант, модный актуальный литератор (он так и подписывал свои скандалезные статьи, ей-Богу) -
женщина должна быть тренирована и мускулисто-пружинна, как мальчишка призывник. Женщина должна говорить об отравляющих веществах, массовом уничтожении и котировке акций, заниматься по вторникам английским боксом, и на спор откупоривать стыдным местом пивные бутылки фирмы “пивоварня Красноносова” (на правах рекламы).
Беляночка и Розочка тут же сбросили панталончики с рюшами, достали крепко закупоренные бутылки и подтвердили последний постулат на деле, полив друг друга крепкой пивной пеной.
– Ррааа!
– выдохнул зал.
Лысины и монокли навалились на бархатные перила перед сценой.
+ + +
На хозяйственном дворе темнотища и сырая заваль.
У брандмауэра притулились клетушки холодной уборной для обслуги, впрочем в разгар ночи, сюда носило кого ни попадя, кто ошибался дверью кто охотился на голоногих девонек, которым приспичило по-маленькому.
Наугад смердели в темноте мусорные ящики.
Альберт поскользнулся на капустном листе и обеими ладонями врезался в двери кабаретного сральника с надписью “Pour для дам”.
В предбаннике на проволочке подвешена была к потолку лампа-коптилка, гнусный свет выхватил, как назло, санитарный плакат над ржавым рукомойником:
“Сифилис - не позор, а национальное бедствие”.
Под трафаретным шрифтом от руки помадой было выведено: “А мне от этого легче?”
Альберт запер дверь на проволочный крючок.
Борясь с заячьим ознобом, сбросил фасонный, щелкнул подтяжками на груди, и торопливо, как домушник, расстегнул замочки саквояжа. Из туго набитого нутра вывалилось эфемерное боа из крашеного пеликаньего пуха, предательски блеснул черный атлас, перемигнулись бутафорские блестки.
Медленно потухло электричество в хрустальных колпаках под потолком.
Сцена совершенно очистилась, и стала строга и прохладна, как лунный глобус.
С колосников дали для пробы два световых круга: в центр и на инструмент, по вороной полировке тут же расплескались золотые сети отблесков.