Все лестницы ведут вниз

Чернышев Олег

Из кухни доносились удары посуды: с грохотом упала на плиту кастрюля, столовые приборы непрерывно звенели. Аня не била посуду, но швыряла на стол, в раковину, с шумом ставила на плиту налитый водой чайник, резко отодвигала ящики и открывала дверцы шкафчиков, чтобы потом с силой их закрыть.

Спустя время, Дария Николаевна, осторожно, чтобы не повалиться и не упасть, села за стол, на котором стояла тарелка с едой. Аня находилась у плиты.

— Садись доча, не стой, — тихим, нежным голосом сказала мама. Но Аня взяла свою тарелку с вилкой и размашистыми шагами ушла к себе, на кровать, за «ширму».

— Все будет хорошо, доча, — сказала мама уходящей Ане. — Все будет хорошо, — успокаивала она себя.

3

Как

обычно, Аня, не замечая ничью другую боль, а жалея только себя и за себя одну переживая, думая только о себе и своих выдуманных проблемах, собиралась с шумом и грохотом. К этому времени Дарья Николаевна уже вернулась к дивану и рухнула на него как без чувств. Дочь и не помыслила ходить из комнаты в коридор и обратно хоть немного тише. Оденет куртку, зашнурует свои тяжелые ботинки, а потом с грохотом в них побежит обратно за забытой сумкой с изображением птицы на уголке передней стенки. Выдвинет ящик тумбочки и начнет шумно копаться в своих вещах. Ищет, перебирает; не находит нужное — громко ругается. Она никак не могла найти свой серебристого цвета складной автоматический ножик с фронтальным выбросом лезвия. Оказался он в другом месте, где не должен был лежать, что навеяло на Аню мнительные подозрения. Щелкнув кнопкой, она с довольством оглядела его — острый, сантиметров в пятнадцать длиной с двойной заточкой клинок. Как и ботинками, она была очень довольна этим удачным приобретением — самым лучшим за всю жизнь.

Уходя, Аня хлопнула дверью. Стены квартиры затряслись и застонали, но Дарья Николаевна ничего не расслышала сквозь глубокий сон.

***

Ночь находила на город все еще рано, а улицы его опустошались еще скорее. Для кого светили всю ночь, с самого вечера эти безобразные металлические столбы, она ни как не могла понять. По Ане, так с ними как-то более жутковато, особенно когда идешь одна по длинной улице, а вокруг никого — только она, словно призрак, выходит из тени на свет, чтобы снова скрыться в сумраке. Порой, возникает ощущение, что кто-то следит за ней, пока она одна, спешит, быстро семенит ножками по тротуару. Становится не по себе — просыпается неуверенность, а брови наползают на глаза. Аня вообще боится темноты, но страшнее всего, когда приходится переходить из тени на свет и обратно. Тогда она совсем теряется, особенно с этой навязчивой мыслью, что кто-то может за ней наблюдать. Как и сейчас, в таких случаях, Аня старалась держаться подальше от фонарей. Это не помогает, но во всяком случае немного утешает.

Дорогой она вспомнила, что забыла поставить телефон на зарядку, и пока Аня доставала его из кармана, успела обрушить на свою рыжую голову множество бранных слов — удивительно быстро, как скороговоркой и не повторяясь. Хватило бы и половину из того, как она себя обругали, потому как не так все и плохо — еще половина зарядки. Не хорошо, конечно, и этого мало, но вполне сойдет, если экономить заряд.

Аня спешила на этажку и уже свернула с улицы Ветхая в переулок — по нему метров двести, потом направо, а там уже и покажется мертвый череп великана. Проходя переулком, Аня услышала какое-то странное цоканье — слишком необычное для этого места. Она припомнила этот звук, но слышала его не здесь, а кажется, на Речной. Цоканье раздавалось все отчетливее и как бы нарастало, удваивалось и утраивалось с каждым шагом. Аня быстро огляделась влево, вправо, а потом обернулась назад. В ее сторону бежала стая собак — обитателей Речной, столь ей знакомых. Но сюда они никогда не заходили, Аня то знает — лучше нее никому не ведом этот город.

Испугавшись, Аня прижалась спиной к стене дома, будто от этого она станет для собак менее заметнее. Возникло ощущение, что ее сейчас застали на чем-то непристойном, на какой-то невинной, но омерзительной шалости. Странно то, что там, на Речной, она могла спокойно наблюдать вблизи, как эти собаки бегает, что-то ищут,

лаем переговариваются между собой; одну она как-то даже гладила, а теперь… Теперь Аня испугалась, словно это уже не те псы, и они далеко не ее друзья, как она себе фантазировала.

Пробегая мимо, все, кроме одного, как не заметили ее присутствия, будто Аня действительно стала для них невидима. Тот же, единственный, оскалил на нее зубы: не останавливаясь, на бегу, посмотрел на Аню и зарычал, глядя в ее сторону. Когда стая скрылась из виду, Воскресенская, стыдясь своей трусости, ругая себя за нее, злая и хмурая лицом, продолжила идти к этажке, по прежнему держась стороной округлых островков света фонарей.

Через минуту, свернувши и уже подходя к черепу гиганта, Аня замерла. Где-то на короткое время затерявшиеся, на дорогу вновь выбежали собаки — подбежали прямиком к забору этажки: крутились, бегали, некоторые обнюхивали ржавую сетку. Одна из них громко зарычала, звучно гавкнула — второй, третий раз; и залилась стая собачьим шумом и гамом, неистово лая на забор, на постройку поодаль от него. Метались, гавкали, рычали псы, словно презирая и боясь черных глаз черепа, нависшего над немощным городком.

Увлеченные чем-то незримым, только им ведомым, собаки не заметили проскользнувшую влево вдоль забора Аню. Только минует она лазное место забора, в кровь тут же вливается порция холодного страха, от которого слабеют ноги, а сердце заводится как от адреналина. А вдали собаки все лают, и видит отсюда Аня, как они продолжают бегать не стоя на месте. Ей это не нравилось, и псы уже надоели — поднимают шум, почем зря.

— Уроды, — как всегда сказала она, злобно косясь на зверей под светом фонарей.

Не хотелось сразу заходить внутрь. Она пошла кругом, обходя череп и по началу всматриваясь в редкие черные глазницы гиганта. Но быстро поняла, что скорее Аню кто-то увидит, нежели она, если, конечно, есть кто в этой непроглядной тьме. Должны быть — иначе Воскресенская не пришла бы сюда в такое время. Столько мусора в этой мертвой бетонной коробке: окурки, бутылки, шприцы и детские игрушки, которые иногда замечала Аня.

А собаки все рычат, гавкают, надрывают свои глотки, но когда Воскресенская, обходя, проходила со стороны дороги, где суетились псы, они умолкли; все разом посмотрели на нее, как бы спрашивая: «Что ты здесь делаешь? Зачем ты, глупая, туда пошла?» Одна собака подбежала впритык к забору и жалобно заскулила, словно умоляя Аню убежать оттуда, скрыться. После, встав на задние лапы уперлась передними в сетку и продолжила гавкать, но уже по другому, без страха и ненависти: обращаясь к Ане как к другу.

— Еще твоей жалости не хватало, — сказала Аня и подняла первый попавшийся камешек под ногами, занесла его над головой, но не бросила; скинула его обратно на землю и пошла внутрь этажки.

Очень не хочется, но придется идти внутрь. Может кого и найдет Аня; не зря же приходила. Сжав рукоятку ножика в кармане куртки, она включила тусклую подсветку телефона и перешагнула через порог, из темени вступив во тьму.

— Ты не виноват, — осторожного ступая, стараясь не нарушить застоявшуюся тишину, говорила себе Аня. — Бедный, тебе приходится жить в грязи, которой мы испачкали… и продолжаем пачкать землю. Заперт с нами, как в клетке. Чем я тебе помогу? — продолжала она, всматриваясь в тусклый свет под ногами.

Когда бормочешь себе под нос, тишина и мрак теряют силы и не могут проникнуть в сердце. Шепот лишает их могущества — это Аня заметила давно, совершенно случайно. Вечером же здесь особенно страшно, и без шепота и отвлеченных мыслей, казалось, она не выдержит, и тот час убежит, или, что хуже: мрак и тишина в краткие мгновения возьмут над нею вверх и она замрет, станет неподвижно посреди, не двигаясь и почти не дыша. Но ей приходилось периодами останавливаться и прислушиваться: вот бы чей раздался голос, или хотя-бы шорох.