Все лгут

Гребе Камилла

Мама кивнула.

– Черт побери, мне кажется, все с ума посходили, – продолжала я. – Вам на каждом шагу мерещатся преступления чести. В школе то же самое. Стоит лишь родителям-мигрантам подать заявление об академическом отпуске, все сразу начинают подозревать, что девочку хотят тайно выдать замуж.

– Но, – осторожно произнесла мама, – такое ведь случается. На самом деле.

Я ничего не ответила, но вспомнила о двух ученицах с Ближнего Востока, которым родители не позволяли посещать занятия физкультурой. Официально они предоставили справки от врача, но все

знали, что причина была иная – семьи этих девочек считали неприемлемым то, что они занимаются спортом совместно с мальчиками. Одной из этих учениц даже не позволялось самостоятельно ходить в школу – каждый день ее провожал и встречал один из старших братьев.

Да, такое и вправду случается. Но только не в моей семье.

Мама аккуратно отставила чашку на столик. Взгляд ее был прикован к книжной полке, на которой не было ни одной книги. Вместо них она была уставлена маленькими фарфоровыми фигурками, вазочками из цветного стекла и фотографиями – там были они с папой, маленькая я, беззубый Винсент, улыбающийся из коляски.

Мама прочистила горло. Красные пятна на ее щеках приняли более темный оттенок, и вся шея тоже раскраснелась.

– Но что же тогда произошло с Ясмин? – спросила она, стараясь не встречаться со мной взглядом.

– Как бы это ужасно ни звучало, мне кажется, нам придется принять тот факт, что она покончила с собой. Я знаю, в это как будто никто не хочет верить. Гораздо легче, наверное, представлять себе, что ее убил какой-то подонок. Или что это убийство чести. И что в этом замешан Самир. Но у Ясмин были проблемы, мама. Она была в плохом состоянии, общалась не с теми людьми, и насколько мне известно, без наркотиков там тоже не обошлось. В последнее время…

На мгновение я задумалась, прислушиваясь. Счастливый голос Винсента, который доносился из спальни, затих.

– …она была похожа на скелет, – договорила я. – Наверное, ей было очень, очень плохо. Бедная Ясмин.

– Да, бедная, бедная девочка, – повторила мама.

– Что значит у бийствачести, мама?

Я обернулась.

В дверях стоял Винсент с толстой таксой на руках. Поразительно, как он вообще смог ее поднять.

– Мы поговорим об этом позже, – ответила я.

– Папа Самир сделал бийствачести?

Личико у него было невинное и одновременно серьезное.

Такса высвободилась из объятий и тяжко спрыгнула на пол. Там она устроилась у ног Винсента и принялась неотрывно на него глядеть, словно надеясь на угощение.

– Нет, хороший мой, – сказала я. – Для того Самир и поехал в полицию, чтобы объяснить, что он не сделал ничего дурного. Так думают только расисты.

– А что такое расист?

Я вздохнула – несмотря на весь трагизм ситуации, мне сложно было сдержать улыбку.

– Это такие люди, которые не любят приезжих из других стран.

Винсент открыл рот, потом снова закрыл, словно собираясь с силами.

– А почему они не любят приезжих из других стран?

– Наверное потому, что боятся их.

Винсент опустился на корточки

и принялся гладить таксу.

– А чего они боятся?

Внезапно я разразилась смехом. Он просто пузырился внутри, и сдержать его было невозможно. Я смеялась до слез.

– Спасибо, любимый мой малыш. Спасибо, что заставил маму улыбнуться.

10

Наутро после обыска мне позвонил человек, который представился как Франц Келлер и назвался адвокатом Самира. Он пояснил, что виделся с Самиром, присутствовал на вчерашнем допросе и добавил, что, «учитывая обстоятельства», тот держался неплохо. Адвокат сообщил, что на то время, пока Самир находится в заключении, он возьмет на себя роль связующего звена между нами.

«А нужно ли это? – подумала тогда я. – Самир ведь завтра-послезавтра вернется домой. У них есть право удерживать его не более трех суток при наличии таких шатких оснований». Мы еще немного поговорили, условившись, что созвонимся на следующий день. Я записала его номер, и мы распрощались.

Однако на следующий день беседы с Францем Келлером не состоялось. Утром меня вызвали на очередной допрос, так что, оставив Винсента у мамы, я поехала в участок, где меня ожидали Анн-Бритт и Гуннар.

Полиция конфисковала машину Самира для проведения какого-то криминалистического исследования, но мою они забирать не стали. Сперва я не поняла, почему, но потом вспомнила, что в тот вечер уезжала в Ставснес на своей машине, и когда пропала Ясмин, та стояла припаркованной у гавани.

Сотрудники, проводившие обыск в нашем доме, не стали переворачивать все вверх дном, как в американских фильмах, но тем не менее было очевидно, что кто-то просматривал наши вещи: белье и фотоальбомы, мусор и содержимое холодильника. Свитеры Самира оказались не в том ящике, из кабинета исчезла папка с документами, как и его компьютер, и камера.

«Неужто это никогда не закончится?» – подумала я, не подозревая, что все только начиналось.

Когда я приехала в участок, Гуннар поджидал у пункта пропуска на входе. Пожав мне руку, он оглядел меня с ног до головы.

– Как вы держитесь?

Я пожала плечами, не зная, что ответить. Неужто ему было не ясно, как мне тяжело? Я старалась не копаться в этом глубоко, так было проще.

Допросная комната выглядела аскетично. Четыре стула стояли вокруг стола с белой ламинированной поверхностью. С потолка свисал микрофон, а на столе стояло записывающее устройство.

– Кофе? – предложил Гуннар.

Я молча кивнула, разглядывая стены. Сидя здесь, я испытывала совершенно иные ощущения, нежели дома, у нас в кухне. Вновь впадая в ступор от осознания серьезности ситуации, я почувствовала озноб.

Пару минут спустя вернулся Гуннар, держа в каждой руке по чашке кофе. Сразу следом за ним явилась Анн-Бритт. Под мышкой она несла толстую картонную папку. Я тут же занервничала. Сама мысль о том, что у них есть такое обширное досье на Самира, испугала меня. Однако вполне могло оказаться, что Анн-Бритт для того ее и принесла, чтобы оказать на меня воздействие.