Все лики любви
Шрифт:
– А, этот, – кивнула Марина и разулыбалась, повернувшись снова к Верочке. – Он организовал добровольцев-волонтеров, воду купил и привез пострадавших, ее сейчас ребята эти и раздают. Еще и нам дали, а то мы тут на жаре варимся. И еще аскорбинку – она указала рукой на батончик, который так и держала в руке Верочка, как позабытую гранату для последнего рывка, и спросила: – Хорош мужчина, да? Орел, правда?
Вера снова посмотрела на него, даже не заметив, как Марина отошла. Да уж, орел, тут и не поспоришь. И тут он резко, каким-то таким красивым движением,
И Вера замерла, забыв дышать и двигаться под этим его пристальным взглядом!
Время остановилось. Сколько они вот так смотрели друг на друга – секунду, десять, минуту, час, век?
Он разорвал эту нить, вновь повернувшись к своему собеседнику, что-то быстро ему сказал, кивнул и двинулся в ее сторону, снова перехватив ее взгляд.
А она как под гипнозом смотрела, как он подходит, словно в замедленной съемке, присаживается на корточки перед ней, берет в руки обе ее ладони и, продолжая смотреть в глаза, участливо спрашивает:
– Ты как, сильно пострадала?
Она кивнула – сначала утвердительно, и тут же покачала головой отрицательно. Он усмехнулся.
– Мне уже лучше, – не в лад, не впопад ответила Вера.
– Это хорошо, – улыбался Бармин, – в больницу надо, или тебя домой отвезти?
– В больницу не надо, а домой я сама доберусь, – ответила немного напряженно Верочка.
– Как? – снова усмехнулся он и разъяснил обстановку: – Метро здесь сейчас не ходит, такси поймать нереально, правда пустили автобусы до другой станции, – и спросил, улыбаясь: – Верочка, ты хочешь еще покататься в метро?
– Нет, – чуть склонив головку набок и осторожно высвобождая из его рук свои ладони, которые он так и держал, ответила она. – Пожалуй, на сегодня мне метро достаточно.
– Поехали, – распорядился Бармин.
Поднялся с колен и, не спрашивая, подхватил ее под локоток, поднял, обнял другой рукой за талию.
– Я же не падаю, – попыталась высвободиться из его рук Верочка.
– Голова кружится? – строго не то спросил, не то напомнил он.
– Да, я как-то забыла… – призналась она, чувствуя, что голова действительно кружится и пока ощутимо так.
– Вы куда? – спросила подошедшая Марина.
– Отвезу пострадавшую домой, – оповестил Бармин.
– Очень хорошо, – одобрила фельдшер, и, слава богу, напутствовать не стала.
Вера остановилась у передней пассажирской дверцы шикарного джипа, которую распахнул перед ней Бармин, в неком замешательстве и забираться внутрь не торопилась, с опаской посматривая на светлое кожаное сиденье.
– Ты чего? – не понял он, уже успев дойти до середины капота, чтобы занять водительское место.
– Я вся в саже, причем она какая-то жирная, и воняет от меня… – поделилась своими сомнениями Вера, – я тебе сиденье испачкаю.
– Вер, ну что за фигню ты несешь? – вернулся он к ней. – Ну, испачкаешь, и хрен с ним, в салоне вымоют. Садись!
И приподняв под мышки, почти затолкал девушку строптивую в машину, и дверцей хлопнул, и быстро обежал капот, сел на свое место и завел мотор.
– Сейчас кондиционер посильнее сделаем, тебе полегче станет, – пообещал Егор и спросил: – Ты все так же с Милой живешь, на этот адрес тебя везти?
– Да, – односложно ответила она, внезапно почувствовав, что сейчас может расплакаться от такой его заботы.
Просто это оказалось так неожиданно! Она, пока дышала с ингалятором, прикидывала в уме, как домой добираться, и поняла с тоской тяжкой, что мобилизоваться надо, рано распускаться пока, еще ехать и ехать, грязной, мокрой, потной, измотанной, не обращая внимания на людское любопытство, а тут Егор, и это его внимание…
Вера сглотнула, еще раз сглотнула сухим горлом, пытаясь загнать предательскую слезливую слабость назад. Бармин, не отрывая взгляда от дороги, нащупал в кармане дверцы бутылку воды и протянул Верочке.
Как он понял? Ведь не видел же, что она со слезами борется?
Вера взяла воду, кивнула благодарно, не в силах говорить, открутила крышку и сделала несколько жадных глотков.
– Спасибо… – прохрипела она.
– Сильно испугалась? – повернувшись к ней, вдруг спросил Егор как-то нежно, с искренним сочувствием.
Она помолчала, посмотрела на него, отвернулась, перевела взгляд на дорогу, не хотела говорить. Ни ему, ни кому другому, перед глазами так и стояли, как кадры кино, картины одна страшнее другой, и все-таки призналась:
– Сильно, – снова помолчала. – Не сразу. Наш вагон спас один замечательный человек, он встал на сиденье и взял руководство на себя, и так психологически верно руководил, что люди сплотились и помогали друг другу. Он нас по-настоящему спас. Но в соседних вагонах… Знаешь, когда открыли двери второго вагона, они готовы были рвать, убивать друг друга. Безумие. У меня это стоит перед глазами. Я видела, как здоровый такой мужчина, расталкивая остальных, рвался к выходу и просто выбросил из вагона женщину, мешавшую ему. Потом я узнала, что она погибла, ее затоптали. Мы когда шли со спасателем, я видела ее тело, ее под вагон перекатили… Там еще люди погибли и многих покалечили. Знаешь, я со всякими ситуациями сталкивалась в своей работе – и с очень страшными, и с паникой людской, но впервые увидела, как беснуется перепуганная насмерть толпа, это ужасно. Это не просто страшно, это жутко, это Босх какой-то.
Ничего не говоря, успокаивающим жестом он так неожиданно вдруг положил свою руку ей на голову и погладил. А Вере захотелось прижаться к этой сильной руке, потереться об нее и задержать на своей голове, спрятаться под ней хоть ненадолго. Но он убрал руку, а Верочка не сделала никакого движения, чтобы остановить. Выпила воды из бутылки и почти механическим голосом продолжила рассказ:
– А в четвертом вагоне, за нами, сразу начались разборки и драка. Кто-то предложил выбивать окна и выбираться наружу, а часть людей возражала, и они принялись выяснять, кто круче и прав. Это тоже страшно. Там так кричала женщина…