Все люди — враги
Шрифт:
— Чудесно! Значит, мы не убьем друг друга?
— Думаю, что нет, разве только твоя голова сплющится, а моя разбухнет. Но лучше нам держать это про себя, а то нас, пожалуй, могут отравить, чтобы узнать, почему мы выжили. Разумеется, в интересах науки.
Тони скользнул в воду.
— Холодная вода? — спросила Кэти, стоя у самого края и протягивая к нему руки.
— Прохладная, — сказал Тони, вздрогнув от восторга, когда ее горячие груди прильнули к его щеке в то время, как он снимал ее с берега.
— О, да она совсем теплая! — вскричала Кэти, брызгая ему водой
— Я сказал это, чтобы ты не подумала, что она очень теплая, и не разочаровалась.
Они доплыли вместе до конца бухты, чтобы посмотреть, нет ли поблизости лодок, потом медленно-медленно поплыли обратно. Тони остановился там, где прозрачная вода доходила ему почти до груди, и Кэти подплыла к нему.
— Ах, — сказала она, становясь на ноги возле него, — в тот раз я стояла, а ты подплывал ко мне. Это был наш первый настоящий поцелуй.
Тони взял ее за руки и тихонько привлек к себе по воде, пока ее прохладное мокрое тело не коснулось его тела, тогда он поцеловал ее. Но на этот раз, когда Кэти снова стала на ноги, Тони не прикоснулся к ней, как тогда, вспомнив свое добровольное обязательство.
Кэти протянула к нему под водой руки и медленно провела обеими руками по его телу.
— Какое у тебя красивое тело, — сказала она. — Грудь широкая, твердая, крепкие ребра, а бедра узкие и гладкие, как чудесный полированный металл.
Хорошо быть любимой красивым мужчиной, Тони.
Стоя в воде, она схватила его за руки и слегка откинулась назад.
— Тот поцелуй в воде и решил всю мою жизнь, Тони, — сказала она. — До тех пор я находила тебя очаровательным, прелестным, и мне казалось, что я влюблена в тебя, как я тебе тогда же и призналась, когда ты в первый раз поцеловал меня в моем убежище. Помнишь? Мы непременно должны сходить туда.
Но только, когда ты поцеловал меня здесь, я поняла, что действительно влюблена в тебя. Это было что-то совершенно новое — неописуемое. Меня так и потянуло к тебе, и вот почему я не могла удержаться, чтобы не обнять тебя. И тогда я почувствовала, что готова мучиться миллионы лет в аду, лишь бы быть твоей возлюбленной. Ты догадывался об этом тогда?
— Отчасти, но не вполне. Я был молод, Кэти, поглощен своими переживаниями, своей влюбленностью. Я только надеялся, что ты чувствуешь то же, что и я.
— Помоги мне вылезти на камни, Тони, милый.
Не стоит дожидаться, пока мы замерзнем. В таинственном мешочке — два маленьких полотенца, — это все-таки лучше, чем ничего. Вытирайся скорее!
Пока они лежали на солнце, а потом одевались, Тони рассказал Кэти об Эвелин, о том, как много для него значило воспоминание о ее прикосновении, и закончил рассказом об их неудачном свидании в Лондоне.
— Она хорошенькая? — спросила Кэти.
— Была хорошенькой лет двадцать назад.
— Ты когда-нибудь жалеешь о ней?
— Жалеть о ней? — сказал Тони удивленно, — О чем жалеть? Это было все равно, что нарвать букет весенних цветов, зная заранее, что они скоро увянут.
Ты ревнуешь, Кэти?
— Я завидую ей, и я ей благодарна. В ней было, наверное, какое-то особенное очарование,
— Да, что-то в ней было, но разве смогла бы она пробудить во мне это чувство, если б оно не было заложено во мне? Тогда я находил ее очаровательной, но когда я увидел ее в последний раз, я пришел в ужас. Она напомнила мне капуанскую Венеру, ты помнишь ее, она необыкновенно прекрасна, но зверски изуродована каким-то варваром. Что, женщины всегда становятся такими, какими мужчины хотят сделать их?
— Боюсь, что почти всегда.
— Боже! — воскликнул Тони. — Какая ответственность! Как ты думаешь, я тоже испорчу тебя, Кэти?
— Разве что чрезмерной добротой, мой любимый.
Поднимаясь по крутому склону холма, Кэти принялась собирать полевые цветы, а Тони срезал для нее перочинным ножом молодые побеги ракитника, на которые она ему указывала. Они медленно шли к дому, болтая и собирая цветы, пока у каждого не набралось по большому букету. Тони сказал с улыбкой:
— Что, эти цветы — часть следующего сюрприза, Кэти?
— Нет! Просто чтобы поставить в наших комнатах. Придется попросить у Маммы несколько стаканов или ваз. Пожалуйста, не предвосхищай сюрпризов, Тони. Могу сказать тебе только, что эти цветы не будут разбросаны ни по твоей, ни по моей постели.
— Приятно слышать, — ответил Тони, вздохнув. — Разумеется, это звучит заманчиво, но ведь цветы холодные, их можно раздавить, и они липнут к телу, как патока. Потом жалко губить их. Для этого годились бы, пожалуй, только те, которые расцвели для Венеры Идаллийской. Но ведь она, наверное, была легкая, как воздух.
— Ты веришь в богов и богинь, Тони? Ты постоянно говоришь о них.
— А как же не верить? Ты веришь в любовь, в солнце, в луну, и в землю, и в эту бухту, где мы купались?
— Ну конечно, но разве это то же самое, что верить в них, как в богов?
— Конечно, если верить как нужно. Ты понимаешь, что я подразумеваю, когда говорю, что для меня бог или боги, или абсолютные реальности, есть нечто физическое, а не духовное, не общественное, национальное или что-то такое отвлеченное.
— Кажется, понимаю, — сказала Кэти задумчиво, — вернее, чувствую. Ты хочешь сказать, что бог — это таинственная жизнь, заключенная — в вещах, а название этих вещей, не какое-то отвлеченное понятие.
— Да, да, — воскликнул радостно Тони, — вот именно. О Кэти, ты все понимаешь! Именно этот физический бог, живущий в вещах, заставляет тебя любить и почитать их и не желать их разрушения. Когда ты пришла в такой ужас от мысли, что наш заливчик может быть уничтожен ради наживы, ты преклонялась перед маленьким божком, являющимся таинственной физической жизнью этого места. Каждый цветок — это крошечная богиня. Люди называют это качеством, сущностью и даже красотой, — хотя есть и безобразные, страшные боги. Война, например. Ко это не есть нечто абстрактное, а нечто живое, хотя жизнь эта может и не быть такой интенсивной и самоосознанной, как наша. Почему же нам не почитать и не признавать богами сущность, силу и жизнь вещей?