Все люди — враги
Шрифт:
Тони был так поглощен своими мыслями, что до него едва дошло несколько язвительное замечание Маргарит:
— Может быть, тебе тяжело, потому что твоя совесть подсказывает, что ты поступаешь дурно.
— Нет, — сказал Тони, уловивший только слова» поступаешь дурно «. — Я знаю, что это не так. Насколько я могу заглянуть в самого себя, я вижу, что поступаю правильно. И в то же время — это может показаться смешным, даже суеверным, — я чувствую, как меня что-то толкает, какая-то громадная непреодолимая сила.
— Хорошо, — сказала Маргарит, не обращая внимания на его последние слова, — я готова поверить тебе, что ты едешь не для встречи с другой
Это было вполне разумное требование, настолько разумное, что Тони чуть ли не с отчаянием сказал:
— Вот уже несколько месяцев все просят меня объяснить это. Но ведь это не так просто, как дважды два четыре, это нельзя уложить в какие-то социальные или финансовые нормы. Это касается того неуловимого, что в глубине моего» я» борется за свое существование.
— Боюсь, что я не понимаю тебя, — сказала с иронией Маргарит, — скорее всего это просто какая-то галиматья, которой ты пытаешься прикрыть свое намерение поступить как величайший эгоист.
— Эгоист! Мне кажется, только эгоист мог бы так истолковать мои слова. Я не стал бы просить тебя покончить ради меня самоубийством и не назвал бы тебя эгоисткой, если бы ты отказалась.
— Значит, ты хочешь сказать, что совместная жизнь со мной — это самоубийство? Спасибо.
— Да нет! Я вовсе не хочу этого сказать. Но продолжать жить той жизнью, которой я жил до прошлого года и которая кажется мне недостойной и нечестной, — это своего рода самоубийство. И ты сама, Маргарит, живя с таким человеком, будешь чувствовать себя более несчастной, чем без него.
— Хорошо, а что же это за жизнь, какой хочешь жить ты?
Тони подумал, потом медленно сказал?
— Здесь опять-таки ни на языке арифметических понятий, ни на так называемом общепринятом ничего не объяснишь. Разве ты поймешь меня, если я скажу, что та жизнь, какая мне нужна, это своего рода поиски жизненных реальностей, поиски бога, если хочешь, а для меня бог — это нечто предельно физическое, не духовное, не общественное, не национальное.
— Ты говоришь о боге? — воскликнула с усмешкой Маргарит.
— Признаю, что это слово опошлено, — ответил он сдержанно, — но ведь я сказал раньше «жизненные реальности». Почему бы, в сущности, мне не употребить слово «бог», подразумевая под ним все то, что в этом мире «не я». Нечто такое, что неизмеримо выше меня. То, что я хотел бы познать; с чем желал бы общаться всеми своими чувствами, везде, повсюду — о городах, в прекрасных уединенных местах, в искусстве?
Маргарит расхохоталась.
— Ты напоминаешь мне Хампти-Дампти [147] , тем, что для тебя какое-то одно слово означает множество вещей, — сказала она. — Неужели ты действительно веришь во всю эту чепуху?
[147] Хампти-Дампти — персонаж из известной английской книжки для детей «Алиса в стране чудес» Кэролла.
— Я верю, что мои слова значат что-то для меня, хотя для тебя они, по-видимому, ничего не значат, — ответил он просто.
— Ах так, но, если ты хочешь знать, что я думаю.
я скажу тебе: по-моему, ты стараешься придумать для своего ухода от меня какие-то высокопарные объяснения. В жизни своей не слыхивала подобного вздора — общение с «не я»! Скажите! —
Найдется кое-кто и получше. Я честно предупреждаю тебя, Тони, что если я встречу кого-нибудь, кто мне понравится, то сделаюсь такой же возвышенной, как ты, и буду общаться со своим «не я».
— Ты можешь поступать так, как ты сочтешь для себя нужным, — холодно сказал он и встал. — Если ты захочешь развестись со мной, я возражать не буду.
А теперь, если тебе больше нечего сказать мне, ты, может быть, извинишь меня, мне завтра рано вставать.
— Ах, меня выставляют? — воскликнула она, совершенно разъярившись. — Я должна сидеть дома и изнывать от скуки, пока тебя носит бог знает где?
И быть под рукой, когда тебе заблагорассудится вернуться? Я не желаю больше этого терпеть!
— Да ты можешь уехать сама по себе, когда и куда тебе вздумается.
— Все равно, все равно! Я не допущу, чтобы ты разъезжал бог знает где, путаясь со всякими девками!
— Что же ты намереваешься делать? — спокойно спросил он.
Она молча смотрела на него по крайней мере с минуту ужасным взглядом слепой, нерассуждающей, ревнивой ненависти, видимо, стараясь придумать какую-нибудь страшную угрозу, которой могла бы сразить его, и не находила ни одной достаточно сильной.
Тони снова овладело чувство, что тот внутренний мир, который он обрел в себе, стал неуязвим, словно между ним и человеческой ненавистью встал какой-то неосязаемый, но непроницаемый щит. Наконец Маргарит крикнула: «Вот увидишь!» Только это и смогла она сказать. Угроза оказалась до смешного ничтожной.
И она вылетела из комнаты, хлопнув дверью.
После ее ухода Тони медленно разделся, принял ванну, потом, облачившись в пижаму и халат, в раздумье сел у камина. Радостное настроение, в котором он находился весь вечер, конечно, исчезло, но он был менее расстроен, чем ожидал. Сцена с Маргарит, которой он так боялся, зная, что она неизбежна, была, конечно, чрезвычайно тягостной, но она не потрясла его. В сущности, он не принимал в ней участия. Тони уже давно свыкся с мыслью, что не может общаться с Маргарит неуловимыми путями чувства, которое не выразишь словами. Слова вызывают просто внешнее раздражение, они бесполезны, если мысль человека, к которому они обращены, не может перескочить через них к реальности, колеблющимися символами которой они являются. А все же между ним и Маргарит существовало что-то, оборвавшееся в эту ночь, и, оборвавшись, причинило ему боль. Быть может, какая-то таинственная физическая связь, что-то такое, в чем мы не отдаем себе отчета, — чувствуем, а не понимаем.
Он сидел так очень долго, раздумывая над своим прошлым, стараясь увидеть себя, людей, которых он когда-то знал, события, которые, возможно, определили его судьбу, мысленно перебирая все это, не затем, чтобы осудить или одобрить, а чтобы понять и принять. Познай самого себя. Он не мог с уверенностью сказать, что это — завет высшей мудрости или бесплодной суетности? Что такое «я сам» в человеке, которое он мог бы познать? Рассудок, всегда создающий себя, — это нечто самоуничтожающее. Может быть, самое опасное в современной жизни — это именно то, что люди, неспособные рассуждать, пытаются пользоваться орудиями и методами умных людей, ибо, когда заурядный человек кичится своей «цивилизацией», он хвастается только чужими изобретениями и достижениями, в которых не принимал никакого участия.