Все люди - враги
Шрифт:
– Боже, Тони! Какая здесь духота и жара!
– Прошу прощения, - ответил он сухо, - но я не знал, что ты придешь.
Он закрыл газ, потом прошел в ванную комнату и отворил окно.
– Сейчас проветрится, - сказал он, вернувшись в комнату, и прибавил не слишком любезно: - Может быть, снимешь пальто и шляпу и посидишь у меня?
Маргарит, очевидно, решила быть на этот раз особенно кроткой. Делая вид, что не замечает его холодного тона, она сняла перчатки и разрешила ему снять с нее пальто, которое Тони повесил рядом с ее шляпой. Она села, Тони заметил, что и платье на ней новое. Он еще больше нахмурился. Среди многих болезненных странностей, испортивших за время войны его характер, у него появилось
Прежде ему не только казалось вполне естественным, что женщина должна одеваться как можно изящнее, ему даже вравилось это. Теперь это его раздражало.
Он плотнее запахнулся в свою грязную, изношенную куртку и сидел мрачный, исполненный какой-то бессознательной враждебности, как раненый зверь, которому пытаются оказать помощь. Маргарит весело болтала, смеялась, и он подумал угрюмо, - уж не пришла ли она с благотворительной миссией - навестить и развлечь уставшего солдата.
В эту минуту на полу послышался шорох и под дверь просунули трн письма. Тони поднял их и, не вскрывая, положил на камин рядом со своим письмом к Кэти, которое он быстро перевернул адресом вниз, но уже после того, как Маргарит успела прочесть написанное на конверте имя. Сделав вид, что ничего не заметила, она улыбнулась с кротким и обиженным видом, который показался Тони оскорбительным, и сказала:
– Пожалуйста, Тони, читай, если хочешь. Что за глупые церемонии!
Ему действительно хотелось прочитать письма, гак как по почерку он сразу узнал, от кого они. Одно, очень коротенькое, было от Скропа, подтверждавшее приглашение старика приехать к нему в субботу к завтраку и остаться переночевать. Второе было длиннейшее послание от Робина, - первое известие, которое Тони получил от него за много лет.
Он сунул его в карман куртки, чтобы потом прочитать на досуге, и вскрыл третье - от отца. Письмо было доброжелательное, пожалуй, чересчур прочувствованное, но оно разозлило Тони неоднократными упоминаниями об умершей матери (он не мог без боли вспоминать об этом), настойчивым изъявлением сочувствия по поводу перенесенных Тони на войне страданий (малейший намек на которые приводил его в бешенство) и глубоко наставительными, но весьма противоречивыми просьбами - "остепениться" и "побольше бывать в обществе и развлекаться". К письму был приложен чек на пятьдесят фунтов. Когда Тони увидел сумму, сердце у него радостно екнуло он мог отложить эти деньги на розыски Кэти. Лицо его осветилось слабой улыбкой, но она тотчас угасла, как только он поднял голову и увидел, что Маргарит следит за ним с нежным состраданием.
Из этого он заключил, что Маргарит говорила с отцом, и они решили подкупить его своей добротой.
Он откинулся наЗад и злобно, презрительно засмеялся, - Что ты?
– весело и невинно спросила Маргарит, глядя на него ясным, любящим, кротким взором, - Письмо от отца, - ответил он, наблюдая за вей, - полное прекрасных, добрых советов с приложением чека. Я должен поостеречься.
– Почему?
– Разве ты не слыхала о данайцах, которых следует остерегаться, когда они предлагают дары?
– О Тони! Какие у тебя гадкие мысли и каким ты стал циником. Твой отец такой милый. Он так любит тебя, так беспокоится и только и думает, как бы тебе помочь!
– Не сомневаюсь. Но думает ли он помочь мне так, как я хочу, или так, как он хочет? Тут, знаешь ли, большая разница. Умирающий от голода, да и вообще всякий разумный человек, предпочтет кресту за военную доблесть банку мясных ковсервов.
– Это я, по-видимому, крест за доблесть? А она, вероятно, банка мясных консервов?
– О ком ты говоришь?
– устало спросил Тони.
Ужасно, если после такой ночи предстоит еще выдержать сцену ревности.
– Ну разумеется, об этой немке. Ты опять писал ей. Тони! Ну зачем ты это делаешь? Зачем изводишься
– Не надо было тебе читать чужие письма, - сказал он холодно.
– Я прочла нечаянно, - вспылила Маргарит.
– Ты оставил письмо на виду, так, что всякий мог прочесть его. Ты упрекаешь меня за такой пустяк, ведь я прочла лишь адрес на конверте, и не думаешь о том, что делаешь сам... А ведь во время войны ты забыл о ней, тебе была нужна я...
Она внезапно умолкла и изящным движением смахнула с ресниц слезы. У Тони готово было сорваться с языка: "Мы оба думали тогда, что я буду убит". Но он вовремя удержался. Слишком грубо, слишком жестоко сказать такую вещь женщине.
Он сидел молча - холодный, враждебный, уставившись глазами на белую асбестовую решетку в газовой печке, и машинально считал в ней отверстия.
Он испытывал чувство невыносимой тоски, сожаления и горечи; банальная, затасканная фраза пришла ему на ум - "разбитое сердце"; нужно пережить, испытать это, подумал он, чтобы понять истинный смысл этих старых, избитых фраз...
Внезапно, прежде чем он успел шевельнуться или сообразить, что она делает, Маргарит упала перед ним на колени и, судорожно сжимая его в своих объятиях, стала осыпать поцелуями его лицо.
Ему было неловко и стыдно, что он такой грязный, небритый, а она шептала:
– Тони, Тони, отчего ты так жесток со мной, так холоден? Ты никогда не был таким, когда приезжал в отпуск из армии, а в последний раз, когда мы... ты был такой веселый и очаровательный, а я думала о том, какой ты храбрый, и мне казалось, что ты любишь меня. Я тогда не придавала значения тому, что ты пьешь, потому что ты был счастлив. А теперь ты сидишь тут один, пьешь бренди, это ужасно! И пишешь письма этой женщине.
– У нее вырвался тихий стон, и он почувствовал, как ее теплые груди прижались к нему, когда она попыталась поцеловать его в губы.
– Что же ты сидишь и молчишь как каменный! Ответь мне!
Была секунда, когда Тони готов был убить ее.
Если бы он не выбросил в сад патроны, то задушил бы ее и застрелился сам. Но уже в следующую минуту все чувства в нем перевернулись. Не Маргарит рыдала перед ним, прижимаясь мокрым лицом к его лицу, а страдающее человеческое существо, в страданиях которого был повинен и он, и страдания эти нуждались в облегчении не меньше, чем его собственные. Он не мог не почувствовать к ней жалости, и жалость эта словно растопила немного своим теплом его собственную леденящую боль. Его всегда трогало страдание человеческого тела, и он обнял ее бережно и нежно, как обнял бы солдата, умираюнг.его от ран. Он не отрицал, что эта женщина волновала его плоть почти так же сильно, как ее смятение волновало его чувства, - так ли много у него привязанностей в жизни, чтобы он мог оттолкнуть ее чувство ради верности мечте? Он поцеловал ее в губы, потом мягко, но решительно отстранил от себя. Когда он заговорил, она жалобно смотрела на него глазами, полными слез, но Тони и сейчас почудилась в ней какая-то театральность, хотя он и огорчался, что она плачет... Он говорил медленно, словно подыскивая слова, и чувствовал, как руки ее безжизненно лежат в его руках.
– Я не хотел тебя обидеть, Маргарит. Если я в чем-то виноват перед тобой, мне очень, очень жаль. Но будь справедлива ко мне и согласись, что мы в прошлом году сошлись с тобой, ни о чем не думая, или, даже вернее сказать, с отчаяния, как тысячи и тысячи других, пытавшихся урвать хоть -немножко счастья от жизни, которая, казалось, ускользала от нас. Ведь правда, не так ли?
Она кивнула, глядя на него все так же пристально и печально, словно прощаясь с человеком, идущим на казнь. Это раздражало его, но он сдержался и продолжал!