Всё меняется даже в Англии
Шрифт:
Друзья Джеймса Олдриджа знают такой эпизод из его жизни. Года три назад он неожиданно заболел: его температурило, а боли в боку были такие, что он не мог держаться прямо и ходил сутулясь. Приглашали врачей, устраивали консилиумы, делали рентгеновские снимки. «Папа, ты умрешь?» — спрашивал пятилетний сын Томми. Врачи определили — правда, не очень уверенно — тяжкую, неизлечимую болезнь. «Глупости! — сказал Олдридж. — Я знаю свой организм. Это случайное недомогание». Он ни в чем не изменил распорядка жизни, привычек, продолжал работать. Только совсем перестал обращаться к врачам. И оказался прав. Боли прошли, симптомы болезни исчезли бесследно, сейчас он здоров и бодр.
Я рассказал этот случай не для того, чтобы подорвать у читателя доверие к медицине, просто в этом эпизоде весь Олдридж. Другой бы на его месте, узнав о приговоре врачей, упал духом, бросил работать, перешел на положение тяжелобольного — и, без устали глотая лекарства, чего доброго, действительно отправился бы к праотцам. Олдридж не таков.
Это человек несгибаемого упорства, железной волн, не знающий страха. Боец.
Еще подростком Джеймс Олдридж повстречал в Австралии пожилого рабочего, коммуниста Чарльза Клиффорда, о котором вспоминает до сих пор с большой теплотой и глубоким уважением. «Если в жизни своей ты хоть одному человеку помог стать коммунистом, значит, ты прожил жизнь не зря», — любил повторять Клиффорд.
— Подумай, как велика ответственность писателя; своими книгами он может указать путь прогресса не одному, а многим! — говорит Олдридж.
У австралийцев прочно установилась в Англии репутация воителей, людей бесстрашных и даже отчаянных. Часто указывают на их пристрастие к водному спорту, весьма опасному в австралийских условиях: воды Австралии кишат акулами, они нападают на пловцов, но любителей спорта и моря это не останавливает. Джеймс Олдридж — австралиец до мозга костей; недаром водный спорт — и его страсть.
Внешне он очень похож на тех героев своих произведений, которые особенно полюбились советскому читателю. Помню первое наше знакомство почти десять лет назад: приехав в Лондон, я позвонил ему по телефону, и мы условились встретиться под колоннадой Британского музея. Только повесив трубку, я сообразил, что могу его и не узнать: никогда до этого я Олдриджа не видел и фотографий его в то время мне на глаза еще не попадалось. Но я положился на интуицию, и она меня не обманула. В назначенный час под массивными колоннами, поддерживающими высокий фронтон, показался светловолосый человек без шляпы, в короткой рыбачьей куртке, с открытым взглядом голубых глаз, с лицом мечтателя и фигурой боксера: таким я представлял себе и Айвора Мак-Грегора из «Дипломата», и Роя Мак-Нэйра из «Охотника». Я окликнул Джеймса Олдриджа — и не ошибся.
Он писатель по призванию; писать для него — потребность. Когда у него рождается замысел, он не знает покоя, пока замысел не воплотится в рукопись, а там и в книгу. Замыслов же у Олдриджа полна голова. Он живет как бы в двух мирах: в мире реальном и в мире своих книг — написанных и еще не написанных, — среди своих героев. Впрочем, каждый из этих героев имеет свой прототип в реальном мире.
Работа над новым произведением захватывает его целиком. Он весь поглощен ею и, когда не пишет, думает о том, что предстоит написать. Ему трудно переключаться на постороннее дело, требующее затраты душевных сил, будь это даже небольшое выступление на митинге; в таких случаях он выбивается из рабочей колеи порой на целую неделю.
«Я работаю сейчас так много, что у меня даже времени нет подумать о чем-нибудь другом», — пишет он в одном из своих писем ко мне (февраль 1959 года). «Что касается работы, я как конторщик в банке: отрабатываю положенные часы, а иногда — день и ночь, не переставая, и вот так без конца. Моя книга расска зов находится в печати, ее выход задержался из-за забастовки типографских рабочих прошедшим летом, и она появится не раньше января или февраля. Роман почти окончен, и я уже начал настраивать себя на правку всей рукописи; ну, это не так уже трудно» (ноябрь того же года). «Рассказы были отрецензированы широко, притом вполне благосклонно. Я доволен, — ведь четыре из них направлены против войны; у нас складывается все более и более сочувственное отношение к тем, кто постоянно высказывался против политики войны. Роман без пяти минут готов, и, наверно, когда он будет окончен, я не поверю в это чудо и автоматически буду писать дальше» (январь 1960 года). «Хочешь верь, хочешь нет — я снова работаю вовсю, и летний отдых кажется мне прекрасным сном» (ноябрь того же года).
Джеймс Олдридж с легкостью переносит место действия своих романов из одной страны в другую, с одного континента на другой. Для него это не сложно: ведь он — неутомимый странник и путешествовал в своей жизни, вероятно, больше остальных английских писателей — за исключением, пожалуй, Грэма Грина. В детстве он ставил силки на кроликов в австралийских джунглях; потом перебрался в Англию: в годы второй мировой войны был военным корреспондентом в Норвегии, Греции, Египте, Иране и, наконец, в Советском Союзе; после войны побывал в Канаде, во многих странах европейского Запада и Востока, неоднократно возвращался в СССР, посетил Китай. Странствия раздвинули рамки его книг.
— Знаешь, почему я завидую советским писателям? — сказал он мне однажды. — Не только потому, что вы живете в новом мире, но и потому, что страна у вас такая огромная. Подумать только, — у вас есть сибирская тайга и степи Украины, горы Кавказа и арктическая тундра, могучие реки и песчаные пустыни! А сколько у вас еще малоисследованных уголков! И сколько повсюду тем! Бог мой, сколько тем!
Олдридж ставит в своих книгах самые жгучие проблемы современности. Но он не решает их походя за своих героев. Скорее он предпочитает подвести своего героя к пониманию того, что эти проблемы назрели и нуждаются в разрешении. Кульминационная точка рассказа или романа для него — момент, когда герой это понял; и тут он с ним чаще всего расстается. Но читатель верит, что ответы на «проклятые вопросы» будут найдены.
В своем писательском труде, как и в личной жизни, Олдридж не знает компромиссов. Возьмите хотя бы его отношение к Голливуду.
Контракт с голливудской фирмой для большинства писателей на Западе — предел мечтаний: он сулит славу, а главное — большие деньги, следовательно — обеспеченность и независимость на несколько лет вперед. Только одного требует Голливуд взамен от писателя: полного отказа от своего детища. Вещь может быть изуродована до неузнаваемости, она может приобрести совсем иной смысл, нередко диаметрально противоположный тому, какой вложил в него автор, положительные герои могут стать отрицательными и наоборот, — писатель не имеет права возмущаться. Что греха таить, многие вполне уважаемые литераторы не могут устоять перед искушением и идут на подобные сделки. Постепенно у западной интеллигенции сложился некий циничный взгляд на них.