Всё меняется даже в Англии
Шрифт:
Я вернулся тогда в Москву, решив, что знакомство советского читателя с творчеством Грина должно начаться с «Сути дела». Получилось иначе. Несколько месяцев спустя вышел «Тихий американец»; действие этого острозлободневного романа развертывается на фоне войны в Индокитае; Грин был ее свидетелем. «Ненавижу войну», — говорит главный герой книги. Запала в память фраза: «Рано или поздно человеку приходится стать на чью-нибудь сторону. Если он хочет остаться человеком». Мне тогда же показалось, что фразу эту автор относит и к самому себе. Кажется, я не ошибся.
Вместе с Е. М. Голышевой
С автором этих произведений я познакомился и подружился во время его приездов в Советский Союз. И вот я у него в Лондоне.
Мы отправляемся обедать в один из ресторанов на площади Пиккадилли. Грин тщательно выбирает блюда, заказывает бутылку старого французского вина. Недели две назад пятидесятидевятилетнего писателя впервые посетил приступ подагры; боль в руках не позволяет работать. Врач советовал воздержаться от вина.
— Я не пил две недели, но подагра не исчезла. Попробую поступить наоборот, — может быть, станет легче, — говорит Грин.
Он любит жизнь во всех ее проявлениях, и чувство юмора ему никогда не изменяет.
После обеда мы возвращаемся в Олбэни. В передней мне бросается в глаза картина, которая с точки зрения правоверного католика, несомненно, должна выглядеть богохульством: на ней изображена паперть католической церкви; прихожанки расходятся после богослужения, ведя между собой чинную беседу. Но художник сорвал с них одежды, и они обнажены; получилась злая сатира в стиле Георга Гросса, прославившегося в двадцатых годах в Германии (интерес к нему снова возродился сейчас за рубежом).
— Вас эта картина не шокирует? — спрашиваю я хозяина.
— Нет, — отвечает он с тонкой улыбкой. — Она мне кажется забавной. Ну, а на худой конец духовник отпустит мне и этот грех.
Странный католик! Мне вспоминается, как при первом знакомстве в ответ на мой вопрос — действительно ли он верит в ад? — Грин сказал: «Нужен какой-то ад хотя бы для Гитлера. Ведь вы же не можете допустить, чтобы он попал в рай?» Это было сказано все с той же тонкой улыбкой; каюсь, я так и не понял, говорилось ли это всерьез.
— Многие считают меня плохим католиком, — замечает Грин, словно угадав мои мысли. — Некоторые мои книги вызывали разногласия в католических кругах. Английские католики как-то раз даже потребовали изъять из обращения один из моих романов. Что касается меня, я полагаю, что споры всегда полезны. Без них закостенеть можно.
— Что вы думаете о международных делах? — спрашиваю я.
— Я оптимист, — убежденно говорит мой собеседник, — я не верю в возможность новой всеобщей войны, тем более войны ядерной. — И повторяет: — Я оптимист.
Грин делится новостью: его только что избрали почетным членом Академии искусств США. Американский посол в Лондоне лично вручил ему соответствующую грамоту.
— Позвольте, — недоумеваю я, — власти США вас, кажется, не жаловали. Если не ошибаюсь, они даже многие годы отказывали вам во въездной визе?
— Как же, — кивает головой Грин, — один раз, когда я должен был совершить транзитный перелет через американскую территорию, не покидая машины, меня даже сняли с самолета и вернули в порт отправления. Так что мое избрание в американскую Академию искусств было для меня полной неожиданностью.
— Никогда не знаешь, что выкинут эти «тихие» американцы, — говорю я.
Грин смеется. Разговор переходит на его последние путешествия. Недавно он побывал в Германской Демократической Республике, в Румынии.
Путешествие в ГДР Грин совершил по предложению западногерманского еженедельника «Ди цейт», взявшегося оплатить расходы по поездке: как видно, редакция журнала рассчитывала, что знаменитый католический писатель присоединит свой голос к хору хулителей ГДР, — и ошиблась. Когда Грин изложил свои впечатления от поездки в виде «Письма к западногерманскому другу», «Ди цейт» письма так и не напечатал.
Грин вспоминает свою предыдущую поездку в ГДР три года назад. Сейчас ему бросились в глаза перемены: целые улицы новых домов, магазины, в которых постоянно толпятся покупатели, наконец, люди, убежденные в правоте своего дела. Пусть в Западном Берлине и в Западной Германии гостиницы и рестораны роскошнее, а в магазинах больший выбор товаров, — в ГДР все яснее, чище.
— В Западной Германии сохранилось много милитаристов. Это очень опасные люди. Там даже как-то неловко задать собеседнику вопрос о его прошлом: слишком часто оно связано с нацизмом. В ГДР все иначе. Я познакомился и подружился там с четырьмя людьми, — все они оказались в прошлом активными антифашистами и были при гитлеровском режиме в эмиграции; двое из них старые коммунисты, один воевал добровольцем на стороне республиканской Испании. Нет, там мне не нужно было избегать расспросов о прошлом моих собеседников.
Грин посетил Дрезден. Его поразили разрушения от налета англо-американской авиации незадолго до конца войны, когда такой налет уже не вызывался военной необходимостью.
— Подумайте, — взволнованно говорит он, — за сутки было убито сто тридцать две тысячи мирных жителей. Вот вам убедительное доказательство, что ликвидировать надо не только ядерное оружие, но и оружие, которое называют «обычным». Разоружение должно быть полным и всеобщим.
Восторженно рассказывает Грин о поездке в Румынию. Он побывал в Бухаресте, отдыхал на черноморском побережье, отправился на машине к отрогам Карпат. Без предупреждения заезжал в попутные деревни. Повсюду он видел веселых людей, довольных своей участью.
— Мне нетрудно понять некоторые стороны социализма, например его экономическую сторону, — задумчиво произносит Грин.
Да, приглядываясь с жадным интересом к кипучей действительности наших дней, он не перестает делать для себя какие-то открытия.
Я слушаю Грина, и в памяти моей снова и снова всплывают его слова о том, что нельзя быть сторонним наблюдателем жизни. Если хочешь остаться человеком…
Против течения