Все мы только гости
Шрифт:
Там, в отеле, номер тоже казался розовым от лучей вечернего солнца. Лина тогда долго стояла под прохладным душем, смывавшим все неприятности, усталость от долгих командировок, от возможных реорганизаций в фирме, от размолвок со Стасом, от давней, но все равно ощутимой утраты бабушки… От всего.
В комнату из душа она вошла совсем другой, она до сих пор помнила тогдашнюю легкость, и свою улыбку, и собственные мысли с ожиданием сиюминутного и долгого счастья. Стас доставал одежду из чемодана, Лина бросилась ему помогать, они мешали друг другу и смеялись, толкаясь у раскрытого шкафа. Пожалуй, она
– На море пойдем или обедать? – спросил Стас, бухнувшись в мягкое широкое кресло.
– На море, – решила Лина. Ей до смерти хотелось войти в ласковую воду, поплавать, а потом просто лежать, качаясь на волнах.
Она ничего не заметила, когда они спускались в лифте, и потом, когда шли по раскаленной даже вечером дорожке. Только через несколько минут она поняла, что муж молчит и не смотрит на нее, как будто ее и вовсе нет.
– Стас, в чем дело? – остановилась Лина. – Ты что?
– Ты хотела на море, – не останавливаясь, бросил он сквозь зубы. – Вот и иди.
– В чем дело? – Лина еле догнала его. – Ну пойдем обедать, если хочешь.
Конечно, он хотел есть, они утром толком не позавтракали, весь день провели в дороге. Она должна была об этом подумать, но не подумала.
– Стас, ну не сердись, ну пожалуйста, – теребила его Лина. – Пойдем пообедаем. Ну пойдем, Стас.
Он не пошел в ресторан, упрямо стоял на берегу, не замечая Лины.
Они помирились на следующий день. Лина старалась быть веселой, упорно делала вид, что ей нравится море и она безумно счастлива со Стасом под жарким солнцем.
Может быть, уже тогда она поняла, что их общая жизнь не сложилась и никогда не сложится?
Или она окончательно поняла это только теперь, когда встретила Павла? Когда рассказывала ему про свою работу, и ему это было интересно?
Ей казалось, что ему интересно. Ей только казалось. На самом деле она ничего про него не знает. Кроме того, что рядом с ним ей не страшен никакой киллер.
По залитому солнцем заводскому двору проехал маленький трактор. Или эта машина называется как-то по-другому?
Права Тома, у Павла таких, как Лина, может быть в каждой командировке по штуке. Или по две.
Какого лешего она сюда приперлась?
– Павел. – Лина решительно вышла в некое подобие общего холла для двух номеров. Тропинин сидел в одном из двух кожаных кресел около шаткого журнального столика, смотрел он на нее с тревогой и, как ей показалось, с жалостью. – Я не хочу здесь оставаться. Я хочу домой. То есть к Николаю Ивановичу. Извините.
Он примет ее за истеричку.
Ну и пусть.
– Почему, Лина? – почти мгновенно вскочил Тропинин. Ему так хотелось ее обнять, что он даже протянул к ней руки. Он так и замер с открытыми объятиями. – Что произошло?
– Ничего не произошло, – быстро проговорила Лина, боясь расплакаться. – Просто… я не хочу здесь оставаться. Извини, что так вышло.
– Потерпи. – Он все-таки не удержался, провел рукой по ее волосам. Впрочем, она этого не заметила. – Приедет ваш Овсянников, разберемся, что к чему, и ты обретешь свободу.
Лина потрясла головой. Конечно, она заметила, что он погладил ей волосы, от этого еще мучительнее захотелось заплакать. Стас прав, она законченная истеричка.
– Ну ладно, – вздохнул он. – Только домой я тебя не пущу, и к Николаю Ивановичу тоже. Будем с тобой в машине существовать.
Он улыбнулся, и ей сразу стало не то чтобы весело, а как-то полегче.
Ей никто и никогда не говорил: я тебя не пущу. Стас сказал бы, что она кретинка. А Костя долго и убедительно объяснял бы, что она неправа.
Но это все ерунда. Главное другое: рядом с Павлом у нее появляется твердая уверенность, что все в ее жизни будет хорошо.
– Только знаешь что… – предложил Тропинин. – Пойдем пообедаем. Столовая здесь приличная, а в городе нам светиться лишний раз не стоит. Пойдем, я есть хочу.
– Пойдем, – кивнула Лина и отчего-то засмеялась.
Он испугался, когда она вышла в холл какая-то… прибитая. Он не понимал, что ее напугало больше, чем гуляющий где-то рядом киллер, и жалел ее так, что перехватило дыхание.
Сейчас она снова стала… нормальной, и он облегченно вздохнул.
Он уже понимал, что отныне его настроение будет определяться ею, и совсем этому не удивился. Раньше он не догадывался, что такое вообще бывает.
Дорога к родному городу выглядела неплохо. Недавно уложенный ровный асфальт чернел сужающейся среди высоких тополей лентой. Где-то на одной из полос велись дорожные работы, и Сергей с грустью смотрел на смуглых черноволосых людей в оранжевых жилетах. Он так и не смог понять, почему в стране с колоссальным уровнем безработицы так широко используется труд рабочих-мигрантов из бывших союзных республик.
Впрочем, никакой загадки здесь нет – кто-то хорошо наживается на использовании привозной рабочей силы, вот и вся загадка.
Когда-то соседка Полина Васильевна утверждала, что тупая и дикая перестройка только к этому и приведет: к массовому воровству, взяточничеству и немыслимой эксплуатации, а он с ней спорил. Она еще тогда, много лет назад, предвидела, что мигранты заполнят не только рынки, но и рабочие места, которые всегда принадлежали местному населению.
Сергей о соседке вспоминал часто и жалел, что не может больше поспорить с ней или просто поговорить. В отличие от строгой и не слишком ласковой матери, Полина Васильевна излучала спокойную жизнерадостность, маленькому Сереже всегда радовалась, специально для него делала вареники с вишней, которые он очень любил, помогала ему по русскому языку и давала читать массу книг.
Совсем «своей» она стала для Сережи, когда тому исполнилось двенадцать лет. Был такой же знойный летний день, Сергей, наплававшись, ехал на велосипеде к дому, когда его обогнал раздолбанный порожний грузовик, вильнул кабиной и переехал ничейную маленькую дворняжку Муську, с радостным лаем бежавшую ему навстречу. Дальнейшее Сережа помнил плохо, рядом сразу оказалась Полина Васильевна, накрыла окровавленную Мусю белоснежной скатертью, которая всегда красовалась у нее на столе, и насильно увела его к себе. Она что-то говорила ему, потом звонила мужу Ивану Ильичу на завод, где он работал каким-то начальником, потом, уже вместе с Иваном Ильичом, они похоронили Мусю под раскидистой березой сразу за железнодорожной насыпью.