Всё на земле
Шрифт:
— Думать надо нам, Леша, думать… — Мартынов глядел в сторону, будто чувствовал свою вину. — Мы с тобой во как все должны обмозговать. И ребята верней себя чувствуют, когда мы все разложим… Ты вот что, с Кудиновым надо поговорить… Он железнодорожник бывший… Может, найдет что другое.
Другого не нашли. И вот теперь лежали с вечера на мокром, обдуваемом злым мартовским ветром бугре восемь человек. Ждали эшелон. А эшелона не было, и только мотались туда-сюда из Готни сторожевые дрезины, и Рокотов разглядел, что, в отличие от обычного, на каждой по два пулемета и по нескольку солдат. Часов в пять прополз из Готни бронепоезд, осторожно вынюхивая орудийными башнями жидкую цепочку кустов на бугре. Вспыхнул прожектор и пошел считать никлые прошлогодние травинки, зависшие от зимних ветров; бухнула пушка—
Рокотов вспомнил, как, уходя, взял на руки младшего, Володьку, родившегося уже здесь, в лесу, так и не знавшего никогда сухих теплых комнат нормального человеческого дома. Парень пускал пузыри, улыбался розовыми деснами, ждал, что отец будет агукать. Анна стояла поодаль, глядя на него тревожными глазами, и Рокотов вспомнил, что так было всегда, когда он уходил, и еще минуту назад он боялся, что будет по-другому, что Анна и впрямь поверит, что уходит он близко, в Красное, к верным людям за провиантом, а не на железку, и будет смотреть на него спокойно. А она будто чуяла, и на щеке ее стыла крупная слеза. Сложив руки с разбухшими от бесконечной стирки на раненых и малышей пальцами, она глядела на него во все глаза, будто насмотреться хотела. Он торопливо сунулся сухими губами в теплый живот младшего, потом отыскал мягкий завиток волос на темени Володьки. Передал его на руки Анне. Прислонил ее голову к своему плечу, сказал грубовато:
Ну чего? Муки принесу… Ребят подкормишь…
Она закивала головой, а Володька испуганно таращил глазенки, собираясь разреветься…
Тихо подошел Кудинов. Прилег рядом.
До рассвета уже считай самая чепуха осталась, Алексей Васильевич… Пора бы на луг перебираться.
— Погоди, — сказал Рокотов.
— Не встрять бы нам тут. — Кудинов оглянулся на дорогу за спиной. Даже ночью там иногда мигали синие фары проходящих к Готне машин. Здесь, по эту сторону железки, немцы чувствовали себя хозяевами. А ну взбредет им перед поездом прочесать маленькую рощицу у самой дороги? И не уйдешь. — От силы пара часов до света.
— Скажи ребятам, чтоб собирались.
Рокотов видел, как Кудинов облегченно перевел дух, будто с плеч сбросил что-то тяжелое и неудобное, и вдруг увидал, как из полосы тумана начало тихо выползать круглое белесое пятно. И сразу высветило дальний угол, рельсы внизу ответили еле слышным перестуком.
— Поезд! — выдохнул Кудинов и сразу кинулся в кусты, где лежали подрывники.
Рокотов, обдирая руки о ветви шиповника, тоже полез туда, зачем-то нащупывая на ходу запасные обоймы к автомату. Шарф зацепился за какой-то сук и остался в кустах, а ребята над обрывом уже поудобнее пристраивали веревку, крепко сшитую из вечных парашютных строп. Наконец все стихло, и восемь пар глаз в ожидании разглядывали увеличивающийся световой круг, и теперь уже каждый слышал тихое, с присвистом дыхание паровоза.
Поезд длинной змеей выбрался из-за поворота. Впереди паровоза платформа. За ней — другая. Борта завалены мешками с песком. Орудия. Около них — фигуры солдат. Дальше паровоз, два пассажирских вагона. Темные окна. Потом поползли бесконечные грузовые вагоны.
Рокотов стиснул ствол автомата. Длинный состав. Очень длинный. Первый заряд свалит паровоз и платформы. За ними пойдет с рельсов десяток вагонов. А дальше? Составу конца не видно. Второй заряд обрушит нависший над путями косогор. Еще десяток вагонов… А остальные? Что же за груз так берегут немцы?
Кудинов задышал за спиной часто и прерывисто:
— Что будем делать?
— Подрывники на месте… Все остальные метров на двести назад. К переезду… Там будет хвост. Из пулемета… Из всех видов оружия… Может, взрывчатку везут… Или еще что…
Кудинов кивнул.
— А ты, Алексей Васильевич?
— Я следом…
Хотел сказать, что боится, как бы не подвел первый заряд. Что будет делать в этом случае — он не знал, но верил в то, что останься он при этом — найдет выход.
Мелькнули тени уходящих ребят. Рокотов кинулся к окопчику, где сидели подрывники. Жариков Коля, по-деревенскому — Христоня — и бывший лейтенант инженерных войск Рудаков, оставшийся после отступления наших у сердобольной колхозницы.
— Да свой я… свой… шел к вам, думал, по делу глядеть будете, а вы…
Мартынов усмехнулся:
— А ты как хотел? Как до войны, чтоб под горн да под барабаны?
Махнул он рукой и сказал Рокотову:
Дай ему винтовку, нехай идет в окоп… Тут для нас лейтенанты не указ…
И несколько месяцев лейтенант Рудаков воевал рядовым партизаном. Именно он в январе сорок второго пришел в землянку к Рокотову и выложил на стол потертую школьную карту:
Посмотрите, товарищ комиссар… Вот Сумы… вот Белгород… Здесь железные дороги на Харьков и Белгород… Готня… Немцы через эту станцию эшелон за эшелоном гонят… Полагаю, что отряд в сто раз больше пользы принесет нашей армии, если начнет рвать немецкие эшелоны. Это я вам как специалист говорю…
А почему к Мартынову не пошел, лейтенант?
Рудаков замялся, пожал плечами. Потом вскинул на Рокотова злые серые глаза:
Он прежде всего счеты из стола вынет… А я не могу… Война идет… Когда он начинает костяшками щелкать…
Выругал тогда Рокотов Рудакова, а потом вместе пошли к Мартынову, и командир, выслушав сбивчивую речь лейтенанта, потянул из вещмешка старенькие счеты и, откладывая костяшку за костяшкой, стал прикидывать:
— Взрывчатки надо, а где ее возьмешь? Людей готовить надо, а это дело не простое, из боев не выходим… к железке поближе надо быть, а там у нас связей никаких; рванем пару раз — немцы хвостом прицепятся, карателей да полицаев пришлют, а куда мы с бабами да ребятишками от них денемся? Так что выходит…
Рудаков метнул насмешливый взгляд на комиссара, будто хотел сказать: «Ну вот, я же говорил…» Мартынов, тяжко вздохнув, заключил:
— Так что, выходит, надо браться за это дело… — и отложил в сторону счеты.
И все потом было так, как говорил Мартынов. И взрывчатку пришлось кровью оплачивать, и людей готовили, считай, на бегу, скрываясь от карателей и полицаев… Все было. Но зато немцы вынуждены были тихую ветку из Сум на Харьков охранять шестью батальонами, а дорогу на Белгород из Сум еще более крупными силами, потому что именно этими путями шло снабжение всем необходимым немецких войск, стоящих под Воронежем. А потом, когда наши оттеснили немца, полоса эта стала почти прифронтовой — и в этих условиях Мартынову приходилось проявлять хитрость зайца, преследуемого охотником, чтобы усидеть в небольших лесах, вблизи от сильных вражеских гарнизонов. Но из треугольника Сумы — Белгород — Харьков уходить не хотел. Терял людей, совершал изнурительные ночные переходы из одного района в другой, бывало, что и дневал в открытом поле без костров рядом с каким-нибудь селом, загнав отряд в овраг, но каждый раз обманывал преследователей. Оставлял бойцов в разных концах огромного треугольника, уединяясь после очередных похорон и помечая на цветастой школьной карте место каждой горькой могилы. Рудаков же оказался мастером взрывного дела, отчаянным человеком, и когда два месяца назад недалеко от Борисовки обосновался московский парашютист с рацией и вышел на связь с мартыновцами, в первом же отчете перед обкомом партии, адресованном в Москву, Мартынов представил лейтенанта к ордену…
Рокотов уже насчитал тридцать шесть вагонов, а состав все тянулся и тянулся. Через равные промежутки отмечал он открытые площадки с зенитными орудиями, у которых застыли истуканами солдаты, и с каждым уходящим в темноту вагоном все больше и больше крепла мысль его о том, что эшелон цены огромной и что именно поэтому его нельзя упускать, а раз так, то ясно, что шансы на возвращение у них у всех становятся совершенно куцыми. И эту мысль прочел он в глазах Рудакова, в момент, когда по лицу лейтенанта прошло очередное световое пятно от рыскающего по склону прожектора. Христоня беззлобно матюкнулся и сказал лейтенанту: