Все, о чем вы мечтали
Шрифт:
Холодно. Снег остался в Германии, но и здесь, во Франции, три-пять градусов тепла, часто слышно, как под колесом хрустит лед. Не понимаю, почему они сани не изобрели? Чуть-чуть подождать, выпадет снег, и на санях, по свежачку, со свистом - до самого Парижа. Не спрашивают - не лезу. Вдруг здесь снега не бывает, а только холод, грязь и дождь до самого лета? А и полезу - толку-то? Болтаюсь в коробке молча.
Так чего я в окно-то суюсь? Женщины меня интересуют. Бабы, вот чего! Выздоровел, наверно. В начале пути внимания не обращал: ну, рассматриваю я баб, и что с того? Я и мужиков местных рассматриваю. Здесь их два типа. Большинство - коренастые, квадратные, коротконогие, низенькие, как и в Германии. Не толстые и не мощные, а именно - коренастые, кость такая. На кубик тела ставится кубик головы, тоже коренастой. Получается типичный житель села или
И второй тип. Тощий. Эти, вне зависимости от роста, измождены, рот косой щелью, морщины. Параллелепипеды на ножках. Таких примерно треть. А может, глисты, вот стандартный кубик и превращается в сутулый параллелепипед?
Еще есть богатенькие. В Германии сало на них ложится равномерно, с сильным акцентом на щеки и живот, брыли свисают со стоячего воротника. Во Франции живот вне конкуренции, вся запасы туда. При этом - узенькие плечи откидываются назад, и основное мужское достоинство местных богатеев, обтянутое жилетом или сюртуком так, что с десяток пуговиц грозят оторваться, торжественно выносится на люди. Колобок на тоненьких ножках или огурец на тоненьких ножках - в зависимости от происхождения: от кубика или нет. Впрочем, не суть важно - богатей, или кто. Может быть умник из академии, политикан - без разницы. Процентов пять населения (среди встреченных мной по дороге) именно такие. Возможно, среди них есть порядочные люди, но животам все равно. Растут, собаки! Атлетов, могучих мужиков, гигантов мускульной мысли - нет вообще. Мне пока ни один не попадался.
Сам я тощ, как... как не знаю, кто! За время ранения и болезни все мои мышцы поатрофировались, ткнешь себя пальцем в грудь - словно в доску попал. Сила? Мощь грудных мышц?! Не-а, это грудная кость. Задница к позвоночнику прилипла. Но, получается - широк в плечах на фоне местных гераклов. Вот, опять! Опять думаю о бабах! Фигура у меня теперь - типичный атлетический треугольник. Если все мое костлявое убожество правильно тряпочками прикрыть, то бабам должно понравиться. Высок, красив!
Морда в шрамах.
Да нормальные шрамы! С лица не воду пить.
Ну, дурак! Что еще можно сказать? Дурак! Все равно раздеваться придется, иначе - зачем?
Задолбал меня пубертатный период хуже кареты!...
Давай про карету, а?
Может, научить их вставлять пружины в сидения, раз не догадались набить шерстью или хлопком? Блядь, ну сколько можно! Грохот постоянный, как будто едем по мостовой. Все трясется, подскакиваешь на обитой кожей доске. К черту все нововведения, надо просто украсть на ближайшем ночлеге подушку, пусть граф потом платит хозяевам, жила! Денег не дает, давно бы уже купил! Издевается, падаль! И - под жопу подушку, под жопу! Б...ь!
Ладно, давай про баб.
Я на них уже смотреть не могу! В постоялых дворах из кареты не выйти, если хоть одна на глаза попалась. Торчит! В трактире из-за стола не встать, за столешницу цепляет. Вот, что крест животворящий делает, то есть - молоко с медом! И мяса, мяса побольше... Ну, Кугель!
Спрашивал у него, как обходится? Как и все: любовницу надо иметь, желательно - постоянную. Была у него там, когда надо - заходил. А в веселый дом ни ногой. В них и сифилис, и гонорея, которую здесь почему-то голландской болезнью назвали. Почему, ведь - французская же? И еще пучок, из двадцати всяких. Средневековые, а в курсе, знают. Говорил, что даже если новенькие появляются, то на них сразу местные старожилы отрабатывают, любители, сутенеры. Эти придурки сами поголовно заражены, из борделей не вылазят. Наши рыночные девки объясняли, что не убережешься, клиенту не принято отказывать. Потому начинают всегда с миньета, с презервативом, чтобы попытаться свалить, если что-то заметят. А я-то не понимал, чего они сразу за ремень хватаются, расстегивают. Бордель отпадает, все равно брезгую.
Cредневековые дамы (в массе) подразделяются на те же две категории, что и их мужики. Кубышки и лошади. Странно, но лошадей много, почти половина. По-моему, лошади выносливей кубышек, для села они лучше? Не факт, но так показалось. Лошади повыше, кубышки поустойчивей, коренастые. Немки одеваются в юбки со сборками, пышные нижние торчат из-под верхних, у француженок что-то вроде сарафанов с пояском под грудь. Богачки отличаются только материалом
У меня от них ассоциации на Украину и Россию. Немки ассоциируются с украинками, а француженки с русскими. Может быть, потому что - сарафаны и юбки? Но - страшненькие все, с лицами просто беда, чистые мужики. Редко встречается не страх божий, а обычное простое лицо. Красавиц нет вовсе. У немцев и девок-то молодых не видно, все по домам у мамаш под присмотром. Здесь, во Франции, с молодежью получше. Есть, но тоже не в радость, глазу не на чем отдохнуть...
Что в них меня убивает, так это запах! Привык, не принюхиваюсь. Но! Как вспомню об этой детали, да какая-то рядом подолом махнет - сразу в нос бьет. Немцы свой одеколон не зря изобрели, Кельн недалеко. Запах букета цветочных духов с крутого замеса потом - это что-то! У князя дворец весь провонял. Вот мужики меня, как раз, не раздражают. Нормально, от мужика и должно пахнуть потом. Кто с лошадьми, от тех еще и конем на версту разит. Сколько книжек про рыцарей прочел, но нигде не попадалось, что рыцарь или генерал смердит. Или император.
А женщинам неплохо бы мыться. Как немки моются? Что испачкали, то и моют. Воду греть - дрова нужны. Экономия, вот. Поэтому, испачкала руку - моем руки (до подмышек), банный день. Экономия снизу до верху, по всем социальным слоям. Национальная традиция.
Я, когда поправляться стал, двинул с Генрихом на речку. Жарища, весь пропотел, больше месяца не мылся. Так Генрих, не раздеваясь, полез плескаться в штанах. Голышом не положено. Бабы в воду заходят в нижних юбках и рубашках. Какое там мытье? В тот же день нашел на реке место подальше от города, под ивой, ветви в воде полощутся. Как в шалаше, никто не видит. Там и мылся, песком тер. Через день, не реже, по такой жаре. Осенью посложнее стало. Пришлось по утрам тряпкой обтираться. Ни корыта, ни таза. Тощий, ребра торчат, бедренные мослы торчат, ужас. Бухенвальд! Вытянула из меня голова все, что смогла. Ничего, в Мадрид приеду... Были бы кости, мясо нарастет.
Вроде, полегчало?
Да, запах страшная сила...
– Скажите, граф, вы на самом деле ничего не помните?
– Почему же - ничего. Я прекрасно помню все происходившее со мной с середины лета этого года, когда началось мое выздоровление. Пока я слишком слаб. Надеюсь, со временем память вернется, рана была ужасной, но время все лечит. Надо немного подождать. За прошедшие месяцы восстановил свой немецкий. Возможно, когда я вновь заговорю по-испански...
Вздохнул и твердо посмотрел в глаза Монтихо.
– Я надеюсь, граф.
Кроме графа Монтихо нас сопровождают четверо: Гонсало, Гильермо, Пепе и Хуан. Люди Монтихо. Невысокие, поджарые, молчаливые, очень крепкие, от них исходит ощущение опасности. Совершенно нет желания его проверять. Возникает чувство пяти пальцев, где пятый, большой - граф Монтихо, настолько они слаженно действуют. Никаких громких приказов, заметных жестов, но каждый, не спрашивая, выполняет то, что в данный момент необходимо. Работают как слаженный механизм. Не сомневаюсь, что в бою они впятером стоят десятка опытных воинов. Вооружены так же, как граф: у каждого шпага и широкий длинный кинжал, по-видимому - дага, я не разбираюсь, из книжек запомнил. Ножны поношенные, избитые, кажется, им не один десяток лет, но крепкие. Все их снаряжение такое - удобное, опробованное, проверенное, ничего в пути не ломается, не теряется, все что ни понадобится - все есть. На седлах в кобурах по паре пистолетов. Не сомневаюсь, что в сундуке, закрепленном на заднике кареты, есть запасные. Возможно, эта четверка - дворяне, мелкопоместные идальго, младшие сыновья. Но Монтихо, представляя, назвал только их имена, получив от каждого короткий бесстрастный кивок. Где же их пресловутая дворянская гордость? Пепе - несомненно уменьшительное имя, даже не ясно, от какого. Я проверял, громко позвав на постоялом дворе в Меце Гонсало, явного заместителя Монтихо в команде. По имени, как простого крестьянина. Обернулся и спокойно, не торопясь, подошел. Ожидаемого мною взрыва негодования или ледяного презрения унтерменшу, демонстративного игнорирования, не произошло. Действительно, Гонсало. Я бы сказал, что уж он-то точно дворянин. Пепе и Хуан под вопросом. Я, вестимо, не специалист по дворянам. Парень выслушал мое пустячное дело, иронично улыбаясь глазами. Парень... Каждому из них от двадцати пяти до тридцати, не воспринимаю их заматеревшими мужиками.