Всё о Манюне (сборник)
Шрифт:
Через минуту подоспели спасатели. Еще несколько томительных секунд – и они вытащили на поверхность совершенно бледного отца.
– Он живой? – кричали мы сверху и обливались горючими слезами. Громче всех орала Манюня:
– Дядяюрочка, ну хоть что-нибудь скажи, хоть головоооой пошеве-лииии!!!!
– Он живой? – кричала мама с берега и норовила пуститься вплавь к мужу.
– Живой, – успокоили нас спасатели, – в обмороке, воды наглотался.
Потом оказалось, что, когда папа в спешке прыгнул в воду, он как-то
Дядя Миша подоспел, когда спасатели втащили папу на катер и делали ему искусственное дыхание.
Сначала папу рвало водой, а далее он пришел в себя и стал тут же отшучиваться, мол, все это специально придумал, чтобы крепкие мужики ему искусственное дыхание сделали.
– Все, – говорил он, – пошел я по кривой дорожке, обратного пути мне нет.
Потом папу торжественно доставили на берег, и они с мамой обнимались, и мама говорила: «Ну какой же ты у меня дурачок», – а папа говорил: «Жена, ты безнадежна, плаваешь как булыжник». А мы прыгали вокруг и орали: «Ура-ура, все живы-здоровы».
– Баааа, – рыдала Гаянэ, – сейчас уже совсем терпеть не могууууу.
– Да что же это за наказание такое, – ругалась Ба, – деточка, давай подумаем о чем-нибудь отвлеченном, давай камушков наберем красивых.
– Неееет, – плакала Гаянэ и норовила стянуть с себя трусики, – я прямо здесь покакаю!!!
Времени на раздумья не оставалось. Ба пошарила в сумке и достала стопочку картонных стаканчиков из-под мороженого. Огляделась. Недалеко возвышались три пальмы, а под ними даже росла какая-то чахлая трава.
– Вот тебе стаканчик, – сказала она, – беги туда в деревья и покакай прямо в него. Смотри не промахнись. А потом закопаешь его в песок.
– А я так дырочку в попе не найду, – пуще прежнего зарыдала Гаянэ.
– Так. Сними трусы. Наклонись. Хо-ро-шооо.
Ба примерилась, приставила стаканчик к попе Гаянэ.
– Придерживай вот тут вот. Побежала!
И Гаянэ рванула с места, семафоря всем своей толстенькой попой. Бежала чуть нагнувшись, придерживая у «выхода» стаканчик руками.
– Лопаточку забыла, – крикнула ей вслед Ба.
– Потом вернусь за ней!
– Фух, – протерла пот со лба Ба, – ну что, Сонечка, тебе покакать не хочется?
– Неть, – Сонечка увлеченно терзала затычку красного матраса, – я уже сдеяла ка-ка.
– Остается еще мне тут покакать, и сегодняшнюю миссию можно считать выполненной! – выдохнула Ба.
– Простите? – наклонился к ней внук Гольданской.
– Фух, как вы вовремя, – обрадовалась Ба, – посмотрите за ребенком, а я сбегаю туда в кусты.
– Здесь недалеко есть общественный туалет. Правда, ужасно загаженный, и очередь к нему большая, но все же это лучше, чем в кусты ходить, вам не кажется? – неосторожно спросил Евгений Петрович.
Ба смерила его таким взглядом, что вся морская влага мигом выпарилась с тела Евгения Петровича.
– Там у меня внучка какает! – прогрохотала она на весь пляж. – А вы себе шуточки идиотские позволяете!
– О, простите меня, Роза Исааковна…
– Иосифовна! И я думаю, что у вашей бабушки таки были шрамы на лице, – выдохнула огнем Ба, подняла с песка лопаточку и пошла к пальмам.
Либидо Евгения Петровича было растоптано на веки вечные!
За время нашего отдыха в Адлере случилось еще много чего интересного. Как-то:
Сонечка умудрилась поймать и съесть пчелу. Пчела ужалила ее в нижнюю губу, и все потом прыгали вокруг Сонечки, чтобы она не плакала и не расчесывала до крови губу. Когда Гоги брал ее на руки, она хваталась ручками за его уши и терлась зудящей губой о пышные усы.
«Уертихуостка», – смеялся Гоги.
Манюня нашла в саду черепаху и решила забрать ее с собой домой. Рассказать взрослым об этом мы побоялись и просто спрятали черепаху в Манин чемодан. На третий день Ба за чем-то полезла туда, и вопль, который она испустила, услышали на том берегу Черного моря. Далее, сыпля проклятиями, она кинулась нас разыскивать, но Гоги ее опередил, заперся с нами в чулан и шепотом говорил: «Ни разу в жизни не уидел, чтобы черепаха так быстро улепетиуала».
Каринка покалечила соседского мальчика, и его родители пришли разбираться с Гоги и Натэлой.
– Как можно пускать к себе таких неблагонадежных жильцов, – ругались они.
– Сергей Максимович, не о том беспокоишься, – говорила Натэла, – переживать надо за то, что твой двенадцатилетний сын четыре года занимается борьбой, а его восьмилетняя девочка в два приема уложила.
– Уот! – сокрушенно кивал головой Гоги.
А в вечер перед нашим отъездом Гоги затеял прощальный шашлык, и мы допоздна сидели в саду, за длинным деревянным столом, накрытым простенькой клеенчатой скатертью, заедали сочное мясо хрустящим хачапури и салатом из запеченных овощей, и мама под диктовку Натэлы записывала рецепт «правильного» пхали.
На десерт взрослые пили кофе, а дети ели крупную, приторно-сладкую черешню и запивали ее кисленьким компотом.
А на следующее утро папа с Гоги чуть не подрались, потому что Гоги не хотел брать деньги за последние несколько дней проживания и кричал: «Юрик, уи никак хотите меня сильно оскорбить?» Чтобы не доводить дело до смертоубийства, Ба молча забрала у папы деньги и сунула их Гоги за шиворот.
– Спасибо, генацвале, – гаркнула она, чем ввела Гоги в долгий благоговейный ступор.