Всё о Манюне (сборник)
Шрифт:
– Осетрину съел и забыл, – расстроилась мама, – нам бы что-нибудь из одежды, чтобы «долгоиграющее», понимаешь? Костюм хороший или куртку. Плащ тоже сойдет.
– Можно сфотографироваться с осетриной на «долгоиграющую» память, – хохотнул дядя Миша, – да шучу я, шучу. Ну извини, сестра, это все, что я могу предложить.
Ситуацию спасла жена нашего дяди Левы. У нее в Тбилиси жила большая родня. Одним звонком тетя Виолетта всполошила весь город от Варкетили до Авлабара [8] и нашла-таки
8
– Ну и ладно, – вздохнула Ба, – свяжу Мише свитер. На безрыбье и рак рыба.
В день, когда должны были привезти пряжу, у нас на кухне яблоку негде было упасть. Мама остервенело месила тесто для пельменей, мы, выклянчив у нее по кусочку теста, лепили разные фигурки, а Ба сидела за кухонным столом, листала журнал «Работница» и чаевничала вприкуску. Отпивая кипяток из большой чашки, она смешно пугалась лицом, глотала громко, клокоча где-то в зобу, и со смаком перекатывала во рту кусочек сахара.
– Кулдумп, – комментировала каждый ее глоток Гаянэ. Сестра сидела у Ба на коленях и завороженно наблюдала за ней.
– Если кто-нибудь проговорится Мише о свитере, то ему несдобровать, ясно? – профилактически напустила на нас страху Ба.
– Ясно, – заблеяли мы.
– У тебя в зивоте кто зивет? – не вытерпев, после очередного громкого глотка спросила у Ба Гаянэ.
– Никто.
– Ну ведь кто-то долзен говорить «кулдумп», когда ты глотаешь? – Гаянэ смотрела на Ба большими влюбленными глазами. – Я вниматейно слушаю. Когда ты глотаешь, кто-то внутри говорит «кулдумп»! Ба, ты мне скази, кто там зивет, я никому не сказу, а если сказу, пусть мне будет нисс… нисдобрывать.
Мы захихикали. Ба сложила ладони трубочкой и громко зашептала на ухо Гаянэ:
– Так и быть, скажу тебе. В животе у меня живет маленький гномик. Он следит за всеми непослушными детьми и докладывает мне, кто из них набедокурил. Поэтому я все знаю. Даже про тебя.
Гаянэ быстро-быстро слезла с колен Ба и выбежала из кухни.
– Ты куда? – крикнули мы ей вслед.
– Я чичас вернусь!
– Не нравится мне это «чичас вернусь», – сказала мама. – Пойду посмотрю, что она там натворила.
Но тут позвонили в дверь, и мама пошла ее отпирать. Это привезли обещанную пряжу. Ее оказалось неожиданно много, и обрадованная мама полезла за кошельком:
– Я тоже возьму и обязательно что-нибудь свяжу девочкам.
Мы перебирали большие шоколадно-коричневые, синие, черные, зеленые мотки и ахали от восторга.
– Ба, и мне свяжешь чивой? – допытывалась Маня.
– Конечно. Что тебе связать?
– Колготки!
Я хотела попросить маму, чтобы и мне связали колготки, но тут в комнату вошла довольная Гаянэ.
– Ба-а, твой гномик про меня уже ничего не сказет! – расплылась в довольной улыбке она.
– Какой гномик? – рассеянно отозвалась Ба.
– Который у тебя в зивоте сидит!
Все мигом всполошились и побежали смотреть, что такого сделала Гаянэ. Впереди на всех парах летела мама.
– Господи, – причитала она, – как я могла забыть? Что она там учинила?
Ворвавшись в детскую, мама остолбенела и сказала «о боже». Мы напирали сзади, вытягивали шеи, но ничего не могли увидеть.
– Чего там, Надя? – Ба отодвинула нас и, легонько подталкивая окаменевшую на пороге маму, вошла в спальню. Мы просочились следом и ойкнули.
Одна стена детской была там и сям аккуратненько изрисована в каляки-маляки. Красной краской.
– Не волнуйся, Надя, отмоем. – Ба присмотрелась к художествам Гаянэ. – Что это за краска? Жирная какая. Не отмоется. Ничего, обклеим обоями.
И тут мама заплакала. Потому что она сразу догадалась, чем Гаечка изрисовала стену. Такой красной могла быть только новенькая французская помада, которую ей на тридцатипятилетие подарили коллеги. Скинулись всем учительским коллективом и пришли на поклон к фарцовщику Тевосу. И выбрали красивую помаду от «Диор». Сдачи хватило на небольшой подарочный пакет и букет гвоздик. Нищие учителя, что с них взять. Целый коллектив смог наскрести деньги на одну помаду.
Это был очень дорогой маминому сердцу подарок. За полтора месяца она только дважды пользовалась помадой, притом в первый раз – в учительской, по просьбе коллег. Накрасила губы, и все ахали и охали, как ей идет этот цвет.
Ба обняла плачущую маму:
– Не плакай, Надя, я тебе свяжу точно такую же помаду, – засюсюкала она, и мама рассмеялась сквозь слезы. Решительно невозможно долго горевать, когда Ба тебя обнимает. Категорически невозможно!
– Ну зачем, ну зачем ты изрисовала стену?! – отчитывала потом Ба Гаечку. – Всю помаду извела!
– Я сначала поставила на стене точечку, испугалась и убрала помаду в карман, – оправдывалась сестра, – а когда ты про гномика сказала, ну, про того, который у тебя в зивоте сидит и говорит «кулдумп», я побезала исправлять мой набедокурил. И нарисовала много картинок, чтобы вы не увидели точечку!
Ба всплеснула руками:
– Зубодробительная логика!
Гаянэ зарделась:
– Ба, скази, я умная? Скази? Как мой папа.
– Молодец твой отец, на полу спал – не упал, – хмыкнула Ба.
– Нарк, ничего ты в женщинах не понимаешь, – спустя несколько дней отчитывала меня Манька. – Вот смотри, мы с тобой девочки? Девочки, грю? Чего молчишь, как будто воды в рот набрала? Девочки мы или кто?
Мы лежали на ковре в гостиной Маниного дома и листали книгу Памэлы Трэверс. За окном лил дождь, и грохотали поздние июньские грозы.
Манюня очень боялась молний и обязательно затыкала себе уши затычками, чтобы приглушить перекаты грозы. Вот и сейчас, лежа пузом на ковре, она остервенело листала книгу, переругивалась со мной, а из ушей у нее воинственно торчали большие куски ваты.