Все о страсти
Шрифт:
Джайлз тупо уставился на закрытую дверь. Внутри будто все оледенело до такой степени, что он ощутил боль. Он уже думал, что холоднее быть не может. Но и насчет этого ошибся. Впрочем, и насчет всего остального.
Как много ошибок он наделал… И только потому, что считал, будто любить кого-то или не любить — решение, зависящее только от него. Но это оказалось не так.
Шорох у входной двери заставил его повернуть голову. Он жестом отослал Уоллеса. Нужно немного времени, чтобы снова надеть невидимые доспехи, вооружить себя против неумолимого холода. Он и раньше ведал страх, но ничего подобного не испытывал. Черная бездна раскрылась перед ним, грозя
Но все оказалось впустую. Если ей грозила опасность, когда он оказывался рядом, все было хорошо. Страх не уходил, но сам он не был беспомощен и знал это. Доказывал. Он силен и отважен. Вряд ли на свете существовала такая беда, от которой он не мог ее защитить, тем более что варвар, сидевший в нем, был вне себя от восторга. Это льстило его низшему «я».
Но его истинное «я» не имело доспехов против невидимых врагов. Не умело уберечь ее от них.
Против всех сознательных намерений и благоразумных решений его истинное «я» по уши влюбилось в свою жену.
Нервно дергая за манжеты, он принялся вынимать запонки. Впервые он почувствовал этот холод, когда Уоллес поднял крышку с подноса, на котором лежала изуродованная шляпка. Он старался не замечать, не обращать внимания, словно этим отрицал самое существование опасности. Потом случилась эта история с приправой.
И тут страх дерзко поднял голову. И с этой поры полновластно правил Джайлзом.
И то, что приправа вовсе не была отравлена, значения не имело. И ничего не меняло.
Он бесповоротно влюблен в свою жену. Его мир вертится вокруг ее улыбки, и сама мысль о том, что ее могут отнять, непереносима.
Уоллес вернулся. Джайлз слышал тихие шаги своего камердинера и мажордома, старавшегося бесшумно повесить в гардероб сброшенный фрак.
Дверь в комнату Франчески снова открылась. Она появилась на пороге, взволнованная, взбешенная до такой степени, что щеки полыхали пожаром. Волосы были всклокочены, словно она в гневе их ерошила.
Джайлз поспешил бросить взгляд на Уоллеса, дабы убедиться, что мажордом тактично удалился. Мысленно готовясь к схватке, он осведомился:
— Что теперь?
Она была так рассержена, что он почти боялся встретиться с ней глазами. Не хотел видеть боль и обиду в изумрудной зелени.
— Почему ты делаешь это? — спросила она едва слышно, дрожащим от подавляемых эмоций голосом.
— Потому что так надо?
— Почему? — повторила Франческа, ощущая свинцовую тяжесть в том месте, где полагалось быть сердцу.
— Франческа… — выдохнул Джайлз, — ты вышла за меня, — Его голос был таким же тихим, но куда более жестким, почти непререкаемым. — Даже после той встречи в лесу ты все же вышла за меня, хотя прекрасно знала все условия этого брака. Знала и соглашалась.
— Да. И все же я не понимаю.
Когда он отвернулся, она встала перед ним так, чтобы видеть его лицо. Она не собирается отступать. Не позволит, чтобы от нее отделались.
Прерывисто вздохнув, она широко раскинула руки, — Чем я заслужила такое? Почему ты обращаешься со мной как с забравшимся в дом разбойником?
Укол попал в цель. Он бросил на нее резкий взгляд.
— Да, — продолжала она, — как с возможным вором, за которым нужно следить день и ночь.
— Здесь все твое…
— Нет! — жалобно вскрикнула
Внезапное молчание окутало их. Оба замерли, балансируя над пропастью. Они не сводили глаз друг с друга, и она остро ощущала, как он одной лишь силой воли вынуждает ее отступить, уйти и больше не показываться.
И в эту неестественную тишину она роняла одно за другим горькие слова:
— То единственное, единственное, чего я хотела от этого брака, мне не принадлежит.
Его лицо потемнело. Он выпрямился.
— Я с самого начала точно перечислил, что именно могу тебе дать. Скажи, я хоть в чем-то солгал? Хоть чего-то не исполнил?
— Нет. Но я предлагала тебе больше, куда больше, чем было договорено. И ты брал. С радостью.
Этого он отрицать не мог. Только стиснул зубы и ничего не ответил.
— А я давала. Давала безоглядно. Пыталась изо всех сил быть такой, какой ты хотел видеть жену: вела дом, была гостеприимной хозяйкой, делала все, что обещала, и не только. — Поморщившись, как от боли, она уже мягче спросила: — А теперь скажи мне, пожалуйста, что сделала я, чтобы так со мной обращаться?
Бесполезно было притворяться, что он не понял. Что не знал, чего она хочет. На что надеется. О чем мечтает. Джайлз всей душой хотел сделать вид, будто ничего не понимает. Но для этого они чересчур далеко зашли. С самой первой минуты они были искренни друг с другом, пусть и не всегда на словах. Только с ней он мог общаться, как ни с кем во всем мире, даже со своими друзьями. Эту высокую духовность ни с чем невозможно сравнить. Никак невозможно забыть. От нее невозможно отречься. Они словно были настроены друг на друга, понимали друг друга с полуслова. Читали мысли. Она с самого начала была откровенна и открыта. Он же позволил ей верить, будто она занимает какой-то уголок в его сердце. В душе. А на самом деле… Его сердце было с самого начала оковано броней, а душа — закрыта на сто замков, и туда никто не мог проникнуть.
И ради этого, ради того, кем она была и есть, он не смог ей солгать.
— Я никогда не обещал любить тебя.
Изумрудная зелень ее глаз сгустилась до черноты. Она долго смотрела на него, прежде чем надменно вскинуть подбородок.
— Любовь не есть нечто такое, что можно обещать.
С этими словами она повернулась и покинула его. Подол пеньюара потерянно волочился следом.
Глава 17
Любовь — это то, что приходит медленно, неслышно, без лишней суеты. Застает человека врасплох и берет в плен. Франческа недаром сказала, что чувствует себя заключенной. Она и была пленницей. Любовь к нему держала ее в своей неумолимой хватке. Но она не знала, что то же самое происходит с ним. Ни он, ни она не могли освободиться. Вырваться. Обрести крылья. Не сейчас.
Сейчас уже слишком поздно сожалеть о чем бы то ни было. Слишком поздно прятать голову в песок. Их настигла любовь. Болезнь неизлечимая. Неискоренимая.
В конце концов он смирился с этим, правда, не без борьбы, но долгие часы прошлой ночи, когда он исступленно прижимал ее к себе, выявили реальность куда более неумолимую, чем ему каралось до сих пор.
Любовь просто была. Существовала. Она не просила разрешения, не требовала решений. Она жила. Жила в нем.
Мысли лихорадочно метались в голове Джайлза, пока он стоял перед высоким комодом, расстегивая рубашку. Вошел Уоллес. Джайлз селена стул, молча позволяя ему стащить с себя сапоги. Словно обо всем забыв, он смотрел вдаль, ничего не видя. Ничего не замечая.