Все под контролем (Сборник)
Шрифт:
– Вы купили картины уже покрытые стабилизатором? – поинтересовался Малявин.
– Естественно, – наклонил голову директор. – В наше время воспользоваться стабилизатором может любой. Однако следует признать, что эти две работы стабилизированы со знанием дела.
– Мы не смогли обнаружить в покрытии ни единого изъяна, – вклинился в разговор музейный эксперт, которому успела наскучить не особенно содержательная беседа с Фростом.
Чтобы взглянуть на тыльную сторону картины «Мост над бурными водами», Фрост приподнял ее за нижний край рамы.
– Осторожнее! – бросившись к нему, директор схватился
– Все в порядке, – недоумевающе взглянул на музейного работника Фрост. – Я умею обращаться с подобными вещами.
– Задние стороны холстов обеих картин абсолютно чистые, – сказал директор. – Никаких надписей, пометок или штампов.
Фрост удовлетворенно кивнул, но все же решил самолично удостовериться в истинности слов директора.
– Кто дал названия картинам? – спросил Малявин, разглядывая тыльную сторону «Нарциссов». – На картинах стоит только подпись художника, но нет ни даты, ни названия.
– Не знаю, – пожал плечами директор. – Мы оставили те названия, под которыми картины значились в аукционном каталоге.
– Ну что ж, – Фрост поправил картину на стене. – Нам остается только взять образцы для анализов.
При этих его словах директор побледнел так, что оба инспектора испугались, не случится ли у него сердечный приступ. Лицо же эксперта, напротив, сделалось багровым, словно перед апоплексическим ударом.
– Не волнуйтесь вы так, – попытался успокоить музейных работников Малявин. – У нас первоклассное оборудование.
Поставив на пол принесенный с собой кейс, Малявин раскрыл его и продемонстрировал музейным работникам семплер новейшего образца, снабженный автоматической насадкой для восстановления материи на молекулярном уровне.
– Неужели это так необходимо?.. – поднеся руку к горлу, сдавленным голосом произнес директор.
Скорбно прикрыв глаза веками, Малявин молча наклонил голову. В эту минуту он был похож на врача, убеждающего родственников тяжелобольного в том, что предписанная им операция на самом деле необходима. Выждав положенное в подобных случаях время, инспектор обратился лицом к картине и в левом нижнем углу, возле самой рамы пронзил полотно микроиглой семплера.
Процедура была обычная, сотни раз проверенная на других, менее ценных экспонатах. Мало того что прокол был практически незаметен для глаза, так еще и восстановитель материи воспроизвел на прежних местах все до последней молекулы, извлеченные из полотна иглой. Не было ни единого случая, чтобы кто-либо из экспертов, которым предлагалось изучить картину после взятия с нее образца, смог обнаружить место, где полотно было проколото иглой семплера. Музейным работникам все это было превосходно известно, и тем не менее, извлекая иглу семплера из картины, Малявин услышал у себя за спиной слово, едва слышно, но весьма выразительно произнесенное музейным экспертом:
– Вандалы!..
Малявин предпочел сделать вид, что не расслышал сказанного. Тяжело вздохнув, он наклонился, чтобы уложить семплер в предназначенную для него ячейку на дне кейса. Музейные работники могли думать о нем все, что угодно, но задачу свою он выполнил: оставшийся в полой игле столбик материала, представляющий собой образец среза полотна вместе
Глава 7
Малявин с Фростом успели сдать образцы в лабораторию Департамента за десять минут до ее закрытия. Акцентируя особое внимание на том, что дело не терпит отлагательств и находится под личным контролем Барциса, инспекторы сумели добиться твердых заверений, что результаты исследований будут готовы к завтрашнему утру.
И все же на следующий день, несмотря на все обещания, сотрудник лаборатории появился в кабинете инспекторов только ближе к обеду. Но был это не простой лаборант, обычно бегающий по этажам с документацией, а сам Игорь Кравич, о котором руководитель лабораторного отдела Департамента без тени улыбки говорил: «Если Кравич уйдет из лаборатории, ее придется закрыть». Кравич являл собой редкий тип не просто мастера, а подлинного фаната дела, которому посвятил жизнь. Он владел практически всеми методами исследования материи, позволяющими определить ее возраст. Рассказывают, что как-то раз он на спор определил точные даты и места изготовления трех совершенно одинаковых на первый взгляд носовых платков, всего лишь потерев материю между пальцами. Возможно, это была всего лишь байка. Но по поводу результатов, полученных Кравичем в лабораторных условиях, сомнений ни у кого не возникало.
Войдя в кабинет, Кравич бросил на стол перед Фростом стандартную синюю папку, а сам упал в кресло, ладонью прикрыв глаза от яркого света.
– Кофе… – едва слышно выдохнул он.
– Момент…
Малявин выбежал за дверь и вскоре вернулся с двумя стаканами пойла, изготовляемого кафе-автоматом.
Приняв из его рук первый стакан, Кравич осушил его единым залпом, словно принимал лекарство.
Возможно, вкус у кофе был и отвратительным, но кофеина в нем было достаточно. Сделав глубокий вдох, Кравич смог отвести ладонь от глаз и взглянуть на дневной свет покрасневшими от бессонницы глазами.
– Опять всю ночь работал? – с сочувствием спросил Фрост.
Кравич молча кивнул.
Малявин протянул ему второй стакан кофе.
– Ну и задачку вы мне подкинули! – сделав глоток, с восхищением цокнул языком Кравич.
– Удалось обнаружить что-нибудь любопытное? – насторожился Малявин.
– Все здесь, – Кравич стукнул ногтем по принесенной папке.
Фрост раскрыл лежавшую перед ним папку и начал перебирать подшитые в ней листы, с восхищением и полнейшим непониманием всматриваясь в безупречную четкость вычерченных самописцами графиков, аляповатую пестроту цветных спектрограмм и восхитительную строгость бесконечных столбцов чисел.
– Это годится для отчета, – прихлопнул бумаги ладонью Малявин. – А нам ты простым человеческим языком объясни, что тебе удалось выяснить? Эти две картины настоящие или нет?
– Что ты понимаешь под словом «настоящие»? – как-то очень уж хитро посмотрел на инспектора Кравич.
– Эти картины принадлежат кисти Ван Гога? – задал более конкретный вопрос Фрост.
– Да, – уверенно ответил Кравич.
– Черт! – с досадой щелкнул пальцами Малявин.
– Но Ван Гог не мог их написать, – добавил Кравич.