Все повести и рассказы Клиффорда Саймака в одной книге
Шрифт:
К тому времени мы уже вышли на поляну, я сел на пень и увидел, что огонь разгорелся вовсю и теперь уже ничто не может спасти коровник. С шумом рвалось пламя, густой столб дыма подымался на небо.
Возвращаясь домой, я зашел в лавку. Алф был там, но для человека, у которого только что сгорел коровник, у него был слишком довольный вид.
Очень скоро я понял, почему он такой довольный.
— Я застраховал коровник, — сказал он хозяину магазина Берту Джонсу, — застраховал до последнего гвоздика. Коровник был слишком велик, мне такой
Берт хихикнул:
— Нагрел ты руки на пожаре, Алф!
— Такого везения у меня еще не бывало. Я построю новый коровник, да еще деньжата останутся.
Мне было досадно, что все так вышло, но я не терял надежды расквитаться с Алфом.
После полдника я пошел на луг Алфа и отыскал быка. Он обрадовался мне, хотя и рыл землю копытом и громко ревел — хотел себя показать. По дороге я все думал, смогу ли разговаривать с быком так, как разговаривал с Баунсом. Я боялся, что ничего не получится: ведь Баунс намного смышленее быка.
И конечно же, я оказался прав. Втолковать что-либо быку было ужасно трудно.
Зря я стал чесать у него за ушами — он закрыл глаза и почти заснул. Я чувствовал, что это ему приятно. Тогда я растормошил быка, ткнул кулаком в бок. Он расшевелился и даже пробормотал что-то в ответ. Очень эти быки неразговорчивы.
Но я был уверен, что он понял меня как следует, — он вдруг так рассвирепел и разбушевался, что меня даже страх взял, не перестарался ли я. Я едва успел добежать до забора и перемахнуть через него. Домчавшись до забора, бык снова стал рыть землю копытами и так заревел, что меня как ветром сдуло.
Я вернулся домой очень довольный собой. Я ничуть бы не удивился, если бы услышал в тот же вечер, что Алфа покалечил его собственный бык. Что ж, так Алфу и надо: разве приятно, когда у тебя зажиливают заработок!
Когда кто-то принес известие о том, что случилось, я как раз был в клубе. Кто-то вспомнил, как Алф всегда говорил, что ни одному быку нельзя доверять. Еще кто-то добавил, что Алф часто говорил, будто только я могу управляться с его быком, и он все время опасался, как бы бык не убил меня.
Меня тоже спросили, что я думаю о случившемся. Но я притворился, будто двух слов связать не могу, и все смеялись надо мной, но мне было все равно. Я знал то, чего не знали они. Воображаю, как удивились бы они, узнав правду!
Но они ее, конечно, не узнают.
Не такой уж я простак.
Придя домой, я достал блокнот с карандашом и стал писать имена всех моих врагов, всех, кто хоть раз посмеялся надо мной, навредил мне или плохо говорил обо мне.
Список получился довольно длинный. Он включал почти всех в деревне.
Я подумал и решил, что, может быть, не стоит убивать всех. Я бы, конечно, сделал это запросто. Но, думая об Алфе и банкире Пэттоне, я понял, что от гибели людей, которых ненавидишь, радости мало. И еще мне было ясно как день, что, поубивав всех, можно остаться совсем одному.
Я перечитал список. Два имени у меня вызвали сомнение, и я вычеркнул их, потом еще и еще… Просмотрев список еще раз, я все-таки подумал, что все оставшиеся в нем люди плохие. Я решил, что если не уничтожу их, то что-нибудь сделаю с ними, потому что нельзя позволить им оставаться плохими.
Долго я думал о дурном и хорошем, вспоминал, что слышал об этом от проповедника Мартина. А он большой мастак на всякие такие разговоры. И я решил в конце концов, что с ненавистью к врагам мне надо кончать. Лучше платить добром на зло.
Утром я так торопился, что буквально проглотил завтрак. Мама спросила, куда я собираюсь, и я ответил, что хочу прогуляться.
Сперва я пошел к дому приходского священника и уселся за церковной оградой. Вскоре из дому вышел проповедник Мартин. Он стал прохаживаться взад и вперед по своему, как он говорил, саду и делал вид, будто погружен в благочестивые размышления. Правду сказать, мне всегда казалось, что он делает это для того, чтобы произвести впечатление на наших старушек.
Очень легко я соединился с его разумом, и так тесно, что мне показалось, будто не он, а я сам прохаживаюсь по саду. И, скажу я вам, странное это было ощущение: я ведь превосходно знал, что сижу за оградой.
Благочестивых размышлений у проповедника Мартина в голове и в помине не было. Он, оказывается, обдумывал доводы, которые собирался привести на приходском совете, чтобы ему повысили жалованье. Он мысленно осыпал проклятиями некоторых членов совета за их скупость, и я согласился с ним, потому что они и в самом деле скряги.
Я заставил его подумать о том, что прихожане верят ему и видят в нем своего духовного наставника. Я заставил его вспомнить о том, как в молодые годы, только что окончив семинарию, он считал, что жизнь — сплошное подвижничество. Я внушил ему мысль, что он предал все то, во что верил тогда, и довел его до такой степени самоуничижения, что он чуть не разрыдался. Тогда я заставил его прийти к выводу, что спастись можно, лишь покаявшись и начав другую, праведную, жизнь.
Решив, что неплохо поработал над проповедником, я пошел дальше. Но я знал, что время от времени мне придется еще проверять проповедника Мартина.
Я зашел в лавку, сел и понаблюдал, как Берт Джонс подметает пол. Пока мы с ним разговаривали, я пробрался к нему в разум и напомнил ему, что он сплошь и рядом платит фермерам за яйца меньше положенного. Заставил я его вспомнить и о привычке приписывать лишнее в счетах, которые он посылает покупателям, берущим в кредит, и о жульничестве с подоходным налогом. При мысли о подоходном налоге он перепугался, а я продолжал обработку, пока не почувствовал, что он почти решил возместить убытки всем, кого обманывал. На этом я ушел из лавки, уверенный, что могу вернуться в любое время и сделать из Берта честного человека.