Все рассказы о коменданстве в Бугульме
Шрифт:
«— Думаю, что этого вполне достаточно, товарищ Гашек,— сказала Калибанова.
— Разумеется,— согласился я.— Но разденьтесь все-таки, здесь достаточно тепло, и, кроме того, скоро принесут самовар.
При этом Агапов не преминул вставить:
— А вам не тепло? Думается, что вам даже жарко.
— У меня есть градусник,— отозвался я.— Если
—
Сорокин, самый серьезный из них, положил свой полушубок на мою постель и сказал, что сразу после чая приступим к делу.
Вспоминая сейчас товарища Агапова, я чувствую, что и теперь еще люблю его за прямоту и откровенность. Именно он первый попросил, чтобы я распорядился убрать самовар, так как пора начинать допрос и разбирательство дела. Приглашать свидетелей нет необходимости. Вполне достаточно того обвинительного заключения, которое было составлено в Симбирске на основании телеграммы товарища Ерохимова о том, что я отпустил на свободу полковника Макарова и подарил ему свою лошадь, чтобы он мог добраться к белым.
Агапов предложил судебное разбирательство на этом закончить и потребовал приговорить меня к расстрелу. Приговор должен быть приведен в исполнение в течение 12 часов.
Я спросил у товарища Сорокина, кто, собственно, является председателем, ведущим судебное разбирательство. Он ответил, что все в полном порядке, поскольку Агапов — представитель обвинения.
Тогда я попросил позвать товарища Ерохимова, потому что в конце концов каждый может в порыве гнева послать телеграмму. Нужно выслушать его как свидетеля лично.
Агапов согласился со мной, заметив, что раз Ерохимов посылал телеграмму, у него можно узнать и нечто большее.
Мы договорились, что Ерохимов будет сейчас же позван для свидетельских показаний. Я послал за ним.
Ерохимов пришел заспанный и угрюмый. Когда Агапов сообщил ему, что он видит перед собой Революционный Трибунал Восточного фронта, который прибыл, чтобы на месте провести расследование по делу товарища Гашека и вынести приговор, лицо Ерохимова приняло выражение безграничной тупости. Он взглянул на меня... По сей день остается психологической загадкой, что происходило тогда в его душе.
Его взгляд перебегал с одного члена Революционного Трибунала на другого, потом — снова на меня.
Я дал ему сигарету и сказал:
— Закурите, товарищ Ерохимов, это тот самый та бак, который мы тогда вместе с вами курили.
Ерохимов еще раз окинул взглядом всех собравшихся и произнес:
— Я эту телеграмму, голубчики, послал спьяну.
Поднялся товарищ Сорокин и прочитал целую лекцию о вреде «зеленого змия». В том же смысле высказалась и Калибанова. Затем встал Агапов и, весь кипя от возмущения, потребовал сурово наказать Ерохимова за пьянство, поскольку он совершил этот поступок, будучи командиром Тверского Революционного полка. Прекрасный в своем негодовании, Агапов предложил приговорить Ерохимова к расстрелу.
Я тоже поднялся и сказал, что здесь не найдется ни одной живой души, которая согласилась бы стрелять в Ерохимова. Это привело бы к восстанию в полку.
Тогда Калибанова предложила приговорить его к 20 годам принудительных работ. Сорокин высказался за разжалование.
До самого утра обсуждались все «за» и «против» по поводу каждого предложения. В конце концов сошлись на том, что Ерохимову будет вынесен строгий выговор с предупреждением, а если нечто подобное повторится, к нему будет применено самое суровое наказание.
В течение всего разбирательства Ерохимов спал.
Утром Революционный Трибунал Восточного фронта выехал из Бугульмы. На прощание Агапов еще раз повторил мне с иронией:
— Как волка ни корми, он все в лес смотрит. Гляди, брат, а то голова прочь!
Мы пожали друг другу руки.