Все романы (сборник)
Шрифт:
На другой день к вечеру, когда все трое вышли на палубу покурить, Маршан сказал Рене и Феликсу, что получил письмо от своего банкира и тот настоятельно советует поместить имеющиеся у доктора сбережения в одно очень надежное и доходное предприятие. Не пожелают ли друзья воспользоваться этой возможностью? Рене отказался – ему предстояло в скором времени израсходовать почти все свои деньги, а Феликс принял предложение Маршана так просто, что доктор даже усомнился – нужно ли было прибегать к уловкам? «Мартель судит по себе, – подумал
– А я понятия не имел, что мне с ними делать, – весело продолжал Феликс. – Быть держателем акций – какое приятное чувство обеспеченности! Если уж жить в Париже, носить сюртук и сотрудничать в газете, то нужно иметь и акции.
Маршан хмуро взглянул на Ривареса.
– Уж не собираетесь ли вы вести респектабельный образ жизни и сделать карьеру?
– Я н-не с-собираюсь утруждать себя респектабельностью, а карьера для меня – слишком большая роскошь. М-мне хочется спокойно жить в своем уголке и избегать сырости.
– Труднодостижимая мечта для того, кто собирается устроить свой уголок рядом с Ниагарой.
Рене смотрел на них с удивлением. Он привык к перепалкам между Маршаном и Феликсом и обычно добродушно выслушивал их остроты, даже если не все понимал. Но на сей раз он неодобрительно покачал головой.
– Нехорошо это. Зачем же выливать на человека ушат холодной воды, если он хочет избежать сырости?
– На вас, например, я не стал бы его выливать, – отпарировал Маршан. – Ну а Феликсу, чтобы избежать сырости, придется надевать дождевик.
И Рене и Маршана поразила горечь, прозвучавшая в ответе Феликса:
– Дождевики пригодны лишь на то, чтобы в них топиться. В дальнейшем, мой дорогой Панглос, я буду «возделывать свой сад». Философия и мадемуазель Кунигунда мне надоели.
– Не сомневаюсь, – отвечал Маршан. – А мадемуазель Кунигунде вы тоже надоели?
Огонек сигары Феликса прочертил в темноте резкую линию.
– «Она судомойка, она безобразна», – прошептал он и, встав, пошел прочь своей прихрамывающей, но мягкой походкой. Он шагал по палубе из конца в конец, и огонек его сигары то появлялся, то исчезал.
– Возможно, она и безобразна, но хватка у нее цепкая, – сказал Маршан. Он повернулся к Рене и угрюмо произнес: – Если вы ему друг, не выпускайте его из виду. Он на опасном пути: он думает, что будет жить как простые смертные.
– Дорогой доктор, – отвечал Рене, – неужели вы до сих пор не уразумели, что если вы и Феликс хотите, чтобы я вас понимал, вам не следует выходить за пределы, доступные моему пониманию. Я не имею ни малейшего представления, о чем шла речь. Если вы – Панглос, а он – Кандид, кто же тогда Кунигунда? Что до меня, то я могу претендовать лишь на роль старухи зрительницы.
Маршан расхохотался.
– Нет. Вы будете добродетельным анабаптистом, и вас выбросят за борт.
Вдоль дороги, ведущей в Мартерель, цвел душистый майоран. Рене старался слушать радостные излияния Анри, но сердце его стучало, как молот, а запах любимых цветов Маргариты вызывал на глазах слезы. Даже протяжный бургундский говор попадавшихся на дороге крестьян звучал для него музыкой.
Рене поднял голову и поглядел на серую башню. В окне Маргариты виднелось лицо, обрамленное облаком черных волос. Он наклонился и сорвал веточку майорана.
Маркиз деликатно увлек Анри за собой, чтобы Рене мог подняться к сестре один. Полчаса спустя в гостиной было получено веселое приглашение выпить кофе в комнате Маргариты, так как «я не в силах отпустить его даже на минуту». Наверху смеющийся, раскрасневшийся Рене поливал сливками принесенную Розиной малину. Бланш, жена Анри, удивленно раскрыла глаза: ее некрасивую, бесцветную невестку невозможно было узнать – на щеках играл нежный румянец, большие глаза сияли, темные волны распушенных волос закрывали плечи. Девушка связывала букетики цветов.
– Сегодня все должны быть красивыми. Рене, дай отцу резеду, он любит душистые цветы. Ах нет, тетя, не вынимайте из волос лаванду, она так хорошо гармонирует с сединой. Приколи себе на грудь ноготки. Розина, и дай один Жаку, пусть воткнет в петлицу. А теперь, Анри, расскажи нам все, но порядку. Где вы встретились? В Дижоне? Как же ты его узнал с этой смешной бородой? Тебе придется побриться, Рене, не могу же я терпеть, чтоб мой брат походил на лесного дикаря.
– Так я и есть лесной дикарь, – засмеялся Рене. – Вы не представляете, как я одичал. Когда мы снова увидели фруктовые ножи и салфетки, вряд ли кто-нибудь, кроме Феликса, сообразил, для чего они нужны.
– Почему же «кроме Феликса»?
– Не знаю. Вы поймете, когда увидите его. Изящество у него в крови. Он сидит на тощем бразильском муле так, как будто под ним чистокровный скакун. В этом он похож на отца.
– В чем «в этом»? – озадаченно спросил Анри. Маргарита весело рассмеялась:
– Видишь ли, бывают люди словно «рожденные в пурпуре». Если бы отец надел на себя нищенские лохмотья, его бы приняли за переодетого принца.
– Не знаю, – сказал Рене, глядя в тарелку. – Лохмотья сильно меняют человека, – кто бы их ни носил.
– Кто этот Феликс? – спросил маркиз. – Тот, что спас вас всех от дикарей?
– Да, сударь, Феликс Риварес. Это мой лучший друг. Надеюсь; вы все скоро его увидите.
– Фамилия как будто испанская, – вставила Бланш. – Откуда он родом?
Рене ответил не сразу – ложь жгла ему язык.
– Он из Аргентины.
– Из Южной Америки? И он приехал с вами сюда? А он раньше бывал в Европе?
– По-моему, нет.
Оживление сбежало с лица Маргариты. Подняв глаза, она встретила взгляд отца: он тоже недоумевал, почему при одном упоминании об этом друге из Аргентины голос Рене дважды дрогнул.