Все романы в одном томе
Шрифт:
Розалинда. Мама, я никогда не думаю о деньгах.
Миссис Коннедж. Тебе некогда о них думать, ты их только тратишь.
Розалинда (вздыхает). Да, когда-нибудь я скорее всего выйду замуж за целый мешок с деньгами – просто от скуки.
Миссис Коннедж (заглянув в блокнот.) Я получила телеграмму из Хартфорда. Досон Райдер сегодня будет в Нью-Йорке. Вот это приятный молодой человек, и денег куры не клюют. Мне кажется, что раз Хауорд Гиллеспи тебе надоел, ты могла бы обойтись с мистером Райдером поласковее.
Розалинда. Откуда ты знаешь, что Хауорд Гиллеспи мне надоел?
Миссис Коннедж. У бедного мальчика теперь всегда такие грустные глаза.
Розалинда. Это был один из моих романтических флиртов довоенного типа. Они всегда кончаются ничем.
Миссис Коннедж (она свое сказала). Как бы то ни было, сегодня мы хотим тобой гордиться.
Розалинда. Разве я, по-вашему, не красива?
Миссис Коннедж. Это ты и сама знаешь.
Снизу доносится стон настраиваемой скрипки, рокот барабана.
Миссис Коннедж быстро поворачивается к двери.
Пошли!
Розалинда. Иди, я сейчас.
Мать уходит. Розалинда, подойдя к зеркалу, с одобрением себя рассматривает. Целует свою руку и прикасается ею к отражению своего рта в зеркале. Потом гасит лампы и выходит из комнаты. Тишина. Аккорды рояля, приглушенный стук барабана, шуршание нового шелка – все эти звуки, слившись воедино на лестнице, проникают сюда через приоткрытую дверь. В освещенном коридоре мелькают фигуры в манто. Внизу кто-то засмеялся, кто-то подхватил, смех стал общим. Потом кто-то входит в комнату, включает свет. Это Сесилия. Подходит к шифоньерке, заглядывает в ящики, подумав, направляется к столику и достает из него портсигар, а оттуда – сигарету.
Закуривает и, старательно втягивая и выпуская дым, идет к зеркалу.
Сесилия (пародируя светскую львицу). О да, в наше время эти «первые» званые вечера – не более как фарс. Столько успеваешь повеселиться еще до семнадцати лет, что это больше похоже на конец, чем на начало. (Пожимает руку воображаемому титулованному мужчине средних лет.) Да, ваша светлость, помнится, мне говорила о вас моя сестра. Хотите закурить? Сигареты хорошие. Называются… называются «Корона». Не курите? Какая жалость! Наверно, вам король не разрешает?.. Да, пойдемте танцевать. (И пускается танцевать по всей комнате под музыку, доносящуюся снизу, протянув руки к невидимому кавалеру, зажав в пальцах сигарету.)
Маленькая гостиная на первом этаже, почти полностью занятая очень удобной кожаной тахтой. В потолке две неяркие лампы, а посредине, над тахтой, висит писанный маслом портрет очень старого, очень почтенного джентльмена, одетого по моде 1860-х годов. За сценой звучит музыка фокстрота.
Розалинда сидит на тахте, слева от нее – Хауорд Гиллеспи, нудный молодой человек лет двадцати четырех. Он явно страдает, а ей очень скучно.
Гиллеспи (вяло). В каком смысле я изменился? К вам я отношусь все так же.
Розалинда. А мне вы кажетесь другим.
Гиллеспи. Три недели назад вы говорили, что я вам нравлюсь, потому что я такой пресыщенный, такой равнодушный, – я и сейчас такой.
Розалинда. Только не по отношению ко мне. Раньше вы мне нравились, потому что у вас карие глаза и тонкие ноги.
Гиллеспи (беспомощно). Они и сейчас карие и тонкие. А вы просто кокетка, вот и все.
Розалинда. Кокетки меня интересуют только те, что в модных журналах. Мужчин обычно сбивает с толку то, что я вполне естественна. Я-то думала, что вы никогда не ревнуете. А вы теперь глаз с меня не спускаете, куда бы я ни пошла.
Гиллеспи. Я вас люблю.
Розалинда (холодно). Знаю.
Гиллеспи. И вы уже две недели не даете себя поцеловать. Мне казалось, что после того, как девушку поцелуешь, она… она завоевана.
Розалинда. Это в прежнее время так было. Меня каждый раз надо завоевывать сызнова.
Гиллеспи. Вы шутите?
Розалинда. Как всегда, не больше и не меньше. Раньше были поцелуи двух сортов: либо девушку целовали и бросали, либо целовали и объявляли о помолвке. А теперь есть новая разновидность – не девушку, а мужчину целуют и бросают. В девяностых годах, если мистер Джонс похвалялся, что поцеловал девушку, всем было ясно, что он с ней покончил. Если тем же похваляется мистер Джонс выпуска тысяча девятьсот двадцатого года, всем понятно, что ему, значит, больше не разрешается ее целовать. В наше время девушка, стоит ей удачно начать, всегда перещеголяет мужчину.
Гиллеспи. Так зачем вы играете мужчинами?
Розалинда (наклонясь к нему, доверительно). Ради первой секунды – пока ему только любопытно. Есть такая секунда – как раз перед первым поцелуем – одно шепотом сказанное слово – что-то неуловимое – ради чего стоит все это затевать.
Гиллеспи. А потом?
Розалинда. А потом заставляешь его заговорить о себе. Скоро он уже только о том и думает, как бы остаться с тобой наедине – он дуется, не пробует бороться, не хочет играть – победа!
Входит Досон Райдер – двадцать шесть лет, красив, богат, знает себе цену, скучноват, пожалуй, но надежен и уверен в успехе.
Райдер. По-моему, этот танец за мной, Розалинда.
Розалинда. Как приятно, что вы меня узнали, Досон. Значит, я не слишком накрашена. Познакомьтесь: мистер Райдер – мистер Гиллеспи.
Они пожимают друг другу руки, и Гиллеспи уходит, погрузившись в бездну уныния.
Райдер. Что и говорить, ваш вечер – большая удача.
Розалинда. Да, кажется… Не берусь об этом судить. Я устала… Посидим немного, вы не против?
Райдер. Против? Да я в восторге. Вы же знаете, я ненавижу торопиться и торопить других. Лучше видеться с девушкой вчера, сегодня, завтра.
Розалинда. Досон!
Досон. Что?
Розалинда. Интересно, вы понимаете, что влюблены в меня?
Райдер (поражен). О, вы замечательная девушка.
Розалинда. А то ведь со мной, знаете ли, сладить трудно. Тот, кто на мне женится, не будет знать ни минуты покоя. Я скверная, очень скверная.