Все страсти мегаполиса

Берсенева Анна

А встречались они почти каждый день. Соня с удивлением вспоминала теперь рассказы подружек, той же Лорки, например, о непредсказуемости мужского поведения.

– Они как марсиане, честное слово! – горячо уверяла Лоретта в те времена, когда ее не настигла еще великая любовь к стареющему гуляке и она влюблялась в кого бог пошлет, в основном в неженатых ровесников. – Вот, например, провели вы вместе незабываемый день. Потом волшебную ночь, – не обращая внимания на то, что Соня морщится от подобных выражений, объясняла Лорка. – Утром простились нежным поцелуем. Ты, конечно, ждешь, что он, как только до работы доедет, сразу начнет тебе названивать, о любви говорить.

А он на неделю исчезает. На не-де-лю! Ты рыдаешь, теряешься в догадках: что было не так? А он через неделю звонит как ни в чем не бывало и еще удивляется: почему ты плачешь, любимая? На работе был завал, закрутился. Мы же договорились, что обязательно созвонимся – вот, звоню. И все они так. Скажешь, не марсиане?

Никаких соображений о происхождении мужчин у Сони тогда не было, приходилось верить Лорке. Но поведение Пети Дурново марсианским назвать было невозможно. Во всяком случае, не было дня, в который Петя забыл бы ей позвонить, и на жесткий рабочий график он ни разу не сослался.

Встречались они обычно после Сониной работы: ее съемочный день имел менее определенное окончание, чем рабочий день нефтяной корпорации, и Пете приходилось ждать. На студию господин адвокат не заезжал, но это было и понятно: добираться на машине хоть из дому, с Сивцева Вражка, хоть с Юго-Запада, где он работал, на восток Москвы, где находилась студия, значило терять часа четыре на одну только дорогу. Петя был рационален во всем, что делал, да и у Сони за все время общения с ним ни разу не возникло ощущения, что она теряет голову. Правда, у нее такого ощущения не возникало вообще никогда, так что и в этом смысле Петя легко слился с обычной ее жизнью.

Да, он вот именно слился с Сониной жизнью, влился в ее жизнь так естественно, словно присутствовал в ней всегда. Соня даже не сразу это заметила, а когда заметила, то сначала удивилась, а потом восприняла как данность.

И все-таки ей было непонятно собственное отношение к Пете. С одной стороны, она никогда не скучала, когда его не видела, и даже о нем не вспоминала, а с другой, ей было интересно с ним встречаться. Относится ли он к ней точно так же или в его отношении присутствует что-то другое, Соня не понимала. Он был вежлив и даже, можно сказать, внимателен, всегда спрашивал, как прошел ее день, и не просто спрашивал, а выслушивал ответ на свой вопрос. Это чего-то да стоило: общаясь с актерами, хоть с тем же Вадиком из Щуки, Соня давно поняла, что большинство людей интересуются только собственными делами. Возможно, Петя не относился к большинству. А возможно, так проявлялась его привычная вежливость. Как бы там ни было, Соне это нравилось.

Петя был удобен. Чем именно удобен, непонятно, никакой видимой пользы от него не было, но ощущение удобства, даже комфортности связывалось с ним накрепко.

Обычно он приглашал Соню вместе поесть. В ресторан «Корица», поразивший ее тем, что за ужин Петя заплатил больше, чем она получала за неделю съемок, они, правда, больше не ходили, хотя Соня тогда сдержала свое изумление заоблачными ценами. Зато ходили в кафешки, которые она называла повторными, потому что они в самом деле повторялись на каждом московском углу, и на каждом углу в них были одни и те же интерьеры и подавались одни и те же блюда.

Кафешки эти нравились ей куда больше, чем пафосная «Корица». В них чувствовался большой город – может, не в целом большой город, но то его проявление, которое она называла беззаботностью.

Стоило Соне войти в любую из них, как ей начинало казаться, что в нее налили газированной воды – пузырьки

беспрестанно лопались у нее внутри, весело покалывали, радостно будоражили. В эти кафешки во множестве ходили офисные девчонки, и когда Соня видела их здесь, смеющихся, болтающих, хвастающихся друг перед другом новыми сумочками и туфельками, то думала не о том, о чем думала всегда – какая скучная жизнь у людей, которые каждый день приходят в одинаковые офисы, садятся за одинаковые столы к одинаковым компьютерам и делают одинаковую работу, – а о том, как динамична эта жизнь, каким множеством нитей связана она с жизнью огромного города, который ее породил и безотказно питает своими соками.

Одним словом, Соне нравились простые городские кафе, и то, что Петя водил ее туда, добавляло к нему приязни.

И сегодня они договорились выпить вечером кофе на углу Сивцева Вражка и Староконюшенного переулка. Вечер предполагался не поздний: в пятницу Петя надеялся закончить работу пораньше, а у Сони и вовсе наступил перерыв в съемках, так что она собиралась провести день дома.

Телефон зазвонил утром, когда она еще даже не проснулась толком – досматривала какой-то улетающий сон и одновременно разглядывала комнату в просвет приоткрытых глаз, пытаясь сообразить: что это вокруг нее, где это она?

– Соня... – Петин голос звучал в трубке так, словно он ползет по пустыне и вот-вот умрет от жажды. – Соня, мы сегодня не сможем встретиться...

– А что случилось? – пробормотала она.

Ей никак не удавалось проснуться, и встревожиться из-за Петиного тона поэтому не удалось тоже.

– Я, кажется, заболел...

Соня наконец стряхнула остатки сна и даже села на кровати для бодрости.

– А температуру мерил? – спросила она.

– Да...

– Высокая?

– Тридцать семь и шесть...

– Ну, это ерунда, – успокоила Соня. – Наверное, кондиционером в машине продуло.

– Но горло болит ужасно, – пожаловался Петя. – Просто с трудом говорю.

– Выпей горячего молока, – посоветовала она. – С медом.

– Гадость какая! Я мед с детства не переношу. И молоко тоже.

– Тогда чаю с малиной. У тебя малиновое варенье есть?

– Да ты что! Кто теперь варенье варит?

– Оно теперь в магазине продается. Необязательно варить.

– В магазине только финский конфитюр, – возразил Петя. – Вряд ли он от горла поможет.

– И вовсе нет. В «Елисеевском» самое настоящее варенье есть. Чуть ли не домашнее. И малиновое, и ежевичное, и даже из грецких орехов.

В «Елисеевский» Соня забрела едва ли не в первую свою прогулку по Тверской, и он поразил ее не обилием еды, в том числе экзотической, а необычностью интерьеров. Такие люстры, и лепнина, и бронза, и хрусталь могли, ей казалось, существовать только в музее. Но «Елисеевский» не был музеем – в нем кипела жизнь, и люди покупали продукты так, словно находились в самом обыкновенном гастрономе, и не задирали головы, чтобы получше разглядеть дворцовые потолки и фризы.

И Соня тоже прекратила разглядывать здешние интерьеры с открытым ртом. Она словно впустила их в себя и, к удивлению своему, поняла, что они устролись у нее внутри как-то ладно и точно, словно попали на отведенное им место.

Поселившись в общежитии на Сивцевом Вражке, она стала часто заходить в «Елисеевский», несмотря даже на то, что цены в нем были гораздо выше, чем в гастрономе возле студии. Ей нравилось выискивать здесь что-нибудь необычное – какую-нибудь маленькую коробочку чая, которая словно сохранилась с тех времен, когда такую же коробочку могла купить Вера Холодная...