Все страсти мегаполиса

Берсенева Анна

Руки у него оказались довольно крепкие, он сомкнул их у Сони на спине, и освободиться из его объятий не представлялось возможным. Не вырываться же!

Она все-таки повела плечами, пытаясь высвободиться. Но Петя воспринял этот жест в совершенно неправильном смысле – скорее всего, подумал, что так она выражает страсть. Он сжал руки еще сильнее и, то ли качнув, то ли крутнув головой, поцеловал Соню в губы.

Поцелуй его оказался приятен. Губы у него были мягкие, но не вялые. Они пахли малиной и мятой. Соня вспомнила, что мятный листок был

нарисован на пузырьке с каплями для полоскания горла. Ей показалось, что целуется Петя неумело. Но и это почему-то было приятно.

– Пойдем ко мне в комнату, а? – с трудом оторвавшись от ее губ, задыхаясь от волнения, прерывисто прошептал Петя.

Соня не знала, что ответить. Ей нравилось с ним целоваться, но хотелось ли продолжения?.. В этом она вовсе не была уверена.

Она даже вдохнула поглубже, будто надеялась, что за время вдоха-выдоха успеет разобраться в собственных желаниях. Но все получилось совсем не так, как она ожидала.

Петя вдруг напрягся, как будто услышал что-то пугающее. И сразу же Соня тоже услышала шум, донесшийся из прихожей. Это был даже не шум, а только легкий скрежет поворачивающегося в замке ключа. Но за ним последовал скрип открывающейся входной двери.

– Заходи, – послышался в прихожей женский голос. – Ну Петька, опять свет не выключил! После того как он на работу уйдет, три раза все проверяю. Хорошо, если только свет оставит, а если газ или утюг?

– Но вот сегодня же ты не проверила, – возразил мужской голос.

В отличие от женского, уверенного и громкого, он был слабый, даже какой-то дребезжащий.

– Потому что ты позвонил, и я чуть свет из дому выскочила, – сказала женщина. – Тапки вон те бери, белые.

– Покойницкие.

– Типун тебе на язык! Сейчас коньячку выпьем, сразу в норму придешь. И в кроватку, в постельку. Давно пора!

Во время этого разговора Петя напоминал соляной столп. Или нет, соляной столп он как раз не напоминал нисколько – скорее ватную игрушку. У Сони был набитый ватой медвежонок, с которым еще мама играла в детстве. И ее, маленькую, ужасно сердило, что этого медвежонка невозможно было ни поставить, ни даже посадить, прислонив к бортику песочницы: ноги у него подкашивались, да и весь он был такой мягкий, что сразу валился на бок.

Петя, правда, на бок не валился, но ноги у него подкосились, это точно. И руки мгновенно обмякли. Он выпустил Соню из объятий и опустился на табуретку у стола.

В прихожей зашаркали тапки. Дверь кухни, до сих пор лишь неплотно прикрытая, распахнулась широко, и на пороге показались двое.

Первой была женщина. Она была так похожа на свой голос, что голос словно был ее портретом – простым, набросанным резкими мазками, но совершенно точным портретом. Она была высокая, не полная, но широкая в кости. И черты лица – глаза, нос, губы – были у нее такие же, как и фигура: все выглядело крупным, четко очерченным, все поэтому сразу бросалось в глаза и запоминалось тоже сразу и накрепко.

Бывают люди, которые, обладая

вполне приятной внешностью, словно бы стесняются себя, стараются себя не выпячивать. Эта женщина нисколько себя не стеснялась, хотя назвать ее красивой или приятной едва ли пришло бы кому-нибудь в голову. Она несла себя как-то даже вызывающе, и в каждом ее движении чувствовался такой напор, которому невозможно было, да и не хотелось противостоять. На вид ей было за пятьдесят, значит, это не был уже напор естественной энергии молодости. Этот напор говорил об энергии характера, о той его составляющей, которую приходится поддерживать в себе сознательным усилием, и чем дальше в возраст, тем все более настойчивым и направленным усилием.

Делать такое усилие эта женщина, сразу видно, умела. Но, войдя в кухню, она его сделать не смогла – остолбенела на пороге, кажется, в растерянности. Мужчина, пришедший с нею, маячил у нее за плечом, как бледное пятно. Впечатление пятна усиливалось еще и тем, что голова у него была лысая, и лысина напоминала намазанный маслом блин.

Молчание длилось просто бесконечно. Петя сидел на табуретке и с отвисшей челюстью смотрел на вошедших. Соня стояла рядом с ним и не знала, что сказать. Да и никто, кажется, не знал, что сказать.

– Петя?.. – наконец выговорила женщина. Она опомнилась первой. – Ты почему не на работе?

– За... При... Приболел... – хрипло произнес Петя. – Горло...

– Алла, может быть, я лучше пойду? – пискнул мужчина за спиной у женщины.

Его слова прозвучали так смущенно, словно он вошел в квартиру голым или, того хуже, догола разделся прямо на пороге.

В ответ на эти слова женщина сразу встрепенулась, совершенно сбросив с себя оцепенение.

– Почему это ты пойдешь? – не оборачиваясь на своего спутника, сказала она.

– Но ты же говорила, в кровать... А здесь же... – пробормотал он.

Тут наконец пришел в себя и Петя.

– Мама! – воскликнул он, вставая. – То есть как же...

Соня была уверена, что в ответ на его возмущенный и от возмущения недоговоренный вопрос женщина ответит что-нибудь резкое, решительное, вроде: «А вот так же!» Но она повела себя совершенно неожиданно.

Она побледнела, потом покраснела, потом побледнела снова, теперь уже чуть не до синевы. В глазах ее мелькнуло смущение, потом смятение... Потом глаза ее заметались, остановились на Соне, и она произнесла каким-то скомканным тоном:

– Но вот же... Но ты же сам...

– Я просто заболел. Поэтому не пошел на работу. Исключительно поэтому!

Резким был тон не у нее, а у Пети. Это показалось Соне неожиданным. Непонятно, правда, почему она решила, что эта женщина должна говорить резко. Но от Пети она такого тона не слышала никогда, это точно.

Женщина снова бросила на Соню быстрый взгляд, глаза их встретились... Соня уловила в ее глазах какой-то мгновенный умоляющий промельк.

И тут же все происходящее сделалось для нее ясным, как на ладони!